От темных фигур стало исходить свечение, и сильнее всего было от того, кто стоял у меня в изголовье. Тот, кому я верила больше, чем себе. Тот, от чьего предательства было больнее всего.

Тело, связанное дурманом, отказывалось повиноваться но я видела, как он воздел руки, занося над головой нож.

Отчаяние, гнев и обида захлестнули с головой —  а затем их снесло жуткой болью, когда ритуальный клинок пробил грудину.

Боль была такой страшной, что я проснулась.

Провела рукой по лицу —  и ощутила ладонью испарину. Да уж…

Сон был… странный. Слишком яркий, слишком реалистичный. Больше похожий на… воспоминание? Предвидение?..

Но уж точно —  не моё. В моей жизни не было никого, кому я бы доверяла так, как я-из сна. Я и в детстве-то людям доверяла в меру, с оглядочкой, и старая Карима, заменившая мне мне мать, только одобрительно кивала на это: люди все разные, чужая душа —  потемки, доверяй, но проверяй (и прочие премудрости, усвоенные болотной ведьмой на собственной шкуре).

Бросила взгляд на соседа, прикидывая, может ли мой сон иметь отношения к нему. Рассветные сумерки, заглянувшие в высокое окно, были куда прозрачнее непроглядной темени, в которой мы познакомились, и сейчас я отчетливо видела взъерошенные светлые волосы (“Чистое золото, а не масть, зачем мужику такая красота?!” —  завистливо вздохнула во мне баба), шрам поперек брови, темные густые ресницы.

Ну… не знаю-не знаю, как там на самом деле, но чуйка мне шептала, что этот тоже не из доверчивых.

Если честно, сновИдение и предсказания —  не то чтобы мои сильные стороны…

И слава Ведающему Тропы, что-то мне не хотелось бы регулярно просыпаться так, как сейчас!

Гулко бухнул большой колокол, возвещая подъем. Скоро вслед за ним первый раз подаст голос малый, собирая братьев и сестер на утреннее занятие… Я усмехнулась сама себе: окстись, девка, какое “занятие”? Занятия с уроками остались в Логове, сиречь, цитадели, где орден обучал новичков. Здесь первый колокол зовет к утренней тренировке!

Пока я копалась в своих мыслях, сосед уже встал, и теперь неспешно, но и не пытаясь покрасоваться перед новенькой, одевался.

—  Ты, случайно, сон не терял? —  без особой надежды спросила я у него.

Взглянув на меня, как на дуру, голозадый подхватил оружие и вышел.

Вот тебе и “Доброе утро, Танис!”.

Что ж. Перескажу сон кому-то из магистров —  пусть это будут их заботы.

Соскользнув с кровати, я стремительно натянула на себя сырую одежду (ой, надо, надо было пересилить себя ночью и разложить ее нормально!), защелкнула на талии пояс с кинжалом, проверила, как выходит из ножен Плясунья, понадежнее скрутила волосы и поторопилась во двор.

С четвертого этажа на первый, вместе с людским потоком вышла в дверь, и завертела головой, оглядываясь.

Широкий двор, мощенный камнем, несколько пятачков со снарядами, просторная огороженная площадка для разминок с оружием —  большей частью всё, как в Логове...

—  О, Танис!

Вот так всегда. Чуть что —  и я уже не "У-у-у-у, змея!", а "О, Танис!".

Новички, прибывшие вместе со мной, неуверенно мялись неподалеку от дверей: в акрополе Кремос никто не озаботился такой ерундой, как общая разминка. Здесь обитали взрослые люди, и каждый из них сам знал, как ему лучше заботиться о своем теле.

—  Чего столпились? За мной.

Утоптанная дорожка, бегущая вокруг тренировочной площадки, предупредительно прыгнула под ноги, и четверо моих бывших соучеников потянулись за мной, как гусята за мамкой-гусыней.

Не знаю, как у них тут принято, но я не собираюсь отказываться от привычного только потому, что некому отдать мне приказ.

Так уж вышло, что в тот год, когда я пришла к стенам ордена, все прочие, искавшие себе места под его стягом, оказались на год-два младше. Вот и получилось, что привыкли мои соученики оглядываться на меня, как младшие  на старшую.

Впрочем, любви между нами большой не случилось, потому как нрав у меня —  что болотная водица, едкий и вонючий.  

Шуганув после пробежки парней, чтобы рассыпались по двору, присматриваясь к старшим, я поочередно размяла суставы, от шеи до ступней, и потянула из ножен Плясунью. 

Стальная подруга рыбкой взметнулась в воздух, и потянула за собой тело, разогревая его уже как следует. 

Когда напротив меня встал незнакомый орденец и принял мой тренировочный выпад на оружие, я довольно выдохнула —  с напарником-то, ясное дело, интереснее клинками звенеть, чем вхолостую тени гонять! —  и шагнула вперед в привычной тренировочной связке.

Скорость наращивала плавно, давая сердцу набрать ход, разогнать по жилам кровь.

Горло, ребра, бедро, ребра, горло, перекинуть клинок в левую руку, повторить —  клинки танцевали, выводя остриями причудливый узор, я же, подчиняясь вбитому наставниками Логова навыку, не смотрела на них, следя за движением тела противника… И лишь когда солнышко блеснуло в его волосах, запоздало догадалась приглядеться: золотистая масть, рассеченная шрамом бровь…

—  С добрым утром, сосед! 

—  Плохо у тебя с внимательностью, долговато узнавала, —  он хмыкнул, легко принимая и отводя мой удар.

—  Так ты бы штаны приспустил —  а то я лица не запомнила!

Голозадый заржал и перестроился, сам переходя в атаку.

Он погнал меня по двору в традиционном атакующем комплексе, и, против ожидания, не пытался пробить или подловить —  просто выполнял стандартные упражнения в хорошем разминочном темпе. И присматривался, оценивая. Я не протестовала, я занималась тем же: силен. Но тяжеловат. Гибкости не хватает, но компенсирует скоростью. Отличный боец, словно нарочно  вылепленный под "когтя". 

Момент окончания длинной разминочной связки отметился тем, что я резко ушла в сторону, ожидая неминуемой атаки, и она прошла стороной, но и контратака моя цели не достигла. Клинки встречались и звенели, и его сила проваливалась в мою ловкость и коварство, не давая ему ничего, и все быстрей и быстрей звенело железо...

Вдохновение коснулось души белым пером, подхватило волной, раскрыло за спиной крылья. И я взметнулась на гребне этой волны, и стала быстрее себя, сильнее себя и прозорливее. И крылья понесли меня, и Плясунья запела яростнее, звонче оружия противника, и я теснила, теснила его по тренировочному двору, напирая, нападая. И он только успевал отбиваться, подставляя меч под мои удары!

И не злился, нет. Я чуяла его хмельную радость, такую же точно, что и моя.

И когда Плясунья нашла брешь в его обороне, и коснулась беззащитного бока мне было остро жаль, что бой закончился. 

Я была мокра от пота насквозь, в перетруженные руки и ноги не спеша приходила мелкая дрожь, а пальцы вцепились в рукоять так, что еще попробуй, разведи —  но мне было почти больно от того, что это наслаждение иссякло.