— Очнулся? — произнес хрипловатый низкий голос. — Ну что ж, добро пожаловать в чистилище.

Что-то прохладное и твердое прижалось к губам, Игорь почувствовал привкус металла и ржавчины. Глотнул раз, другой. Все тело было сплошным очагом боли. Кружку отдернули, и Громов, застонав, потянулся следом.

— Ладно, будет с тебя пока, — произнес тот же голос. — А то еще плохо станет.

«Мне хорошо», — хотел сказать Игорь, но из груди вырвались лишь сиплые звуки. На лоб легло что-то прохладное — он догадался, что это смоченная в воде тряпка. И снова застонал от облегчения.

— Да, здорово тебя отделали, — снова заметил неизвестный. Или неизвестная. Игорю стало казаться, что голос все-таки принадлежит женщине.

— Где я? — пробормотал он.

— У добрых людей, — в голосе говорившей слышалась ирония. — Хотя те, кто так тебя отметелил, нас за людей вообще не признают. Да и не только они…

— Кто ты?

Вместо ответа женщина поправила тряпку у него на лбу. И на секунду Игорю показалось, что это Лена сидит сейчас возле него, положив на лоб прохладную ладонь. А в ее огромных серых глазах — сострадание и участие. Ангел в роли сестры милосердия. Но образ Лены тут же заслонило в памяти другое лицо — надменный взгляд немолодого уже человека был устремлен куда-то вдаль, словно обозревал неведомые горизонты. Товарищ Москвин — генсек Красной линии. Товарищ Москвин — наше светило, отец родной. Товарищ Москвин разговаривает с работницами, товарищ Москвин на детском утреннике. Генсек среди свиней: третий справа — товарищ Москвин.

Игорь опять впал в забытье. Изредка он приходил в себя, и минуты пробуждения были мучительны. Все тело терзала боль. Ему то снова мерещилась Лена, то всплывало в кровавом тумане надменное лицо правителя. Но почти постоянно он чувствовал присутствие ухаживавшей за ним женщины. Громову уже все равно было, кто она. Только бы сидела рядом, клала мокрую тряпку на лоб, поила водицей с привкусом ржавчины…

И однажды боль отступила. По крайней мере, сделалась терпимой. Он начал осознавать действительность. Правда, та оказалась довольно-таки неприглядной.

Никакой Лены тут не было. Лену увез какой-то анархист с Гуляй-Поля, в прошлом Войковской, и, по слухам, она стала его женой.

Товарищ Москвин, отец родной, — предатель. Отступился от агента, как только того раскололи. И вот теперь Игорь лежит в каком-то закутке, на куче тряпок, истерзанный и избитый. И это ему еще повезло — мог бы вообще пойти на корм крысам…

Но как он мог проколоться так глупо? Как фашистам удалось так быстро его вычислить? Громов не знал этого, как не знал, — а точнее, не помнил, — и того, зачем его вообще забросили в Рейх. Разведчик явно должен был узнать что-то важное, но вот что? Его так долго били, что это напрочь вылетело из памяти. Точнее, он сам велел себе забыть это, чтобы не расколоться. И, видно, забыл весьма основательно.

В памяти снова встала Пушкинская. Белые колонны, фигуры в серой форме. Сначала к нему, крепкому блондину, попросившему политического убежища, отнеслись хорошо. Сам гауляйтер Волк лично беседовал с ним и назначил перебежчику испытательный срок, в течение которого тот должен был доказать верность Рейху и фюреру. Даже нарек его новым именем — Ингвар. Через пару дней все изменилось: Громова заперли в клетку, откуда то и дело таскали на допросы. Светили в лицо, не давая заснуть, и били. Когда терял сознание — отливали водой и снова били. Но он не сказал ни единого слова. Что же они хотели у него узнать?

Потом Игорю, уже ничего не соображавшему, зачитали приговор. Совершавший эту формальную процедуру офицер ехидно усмехнулся:

— Мы предлагали вашему руководству обменять тебя на одного из наших или заплатить за тебя выкуп. Они ответили, что не так богаты. И менять тебя тоже не захотели. Послезавтра красные собираются казнить оберштурмбаннфюрера Пауля, и в этот же день мы вздернем тебя.

Игорь выслушал это и отключился.

* * *

— Почему приговор не привели в исполнение? — спросил он теперь сидевшую рядом женщину. Даже не спросил, а подумал вслух.

— Кто его знает? — ответила она. — Вообще-то когда мы нашли тебя в туннеле, там, куда они выбрасывают покойников, ты живым не выглядел. К тебе уже крысы подбирались, еще немного — и обглодали бы. Мы бы, наверное, мимо прошли, а один из «трупов» вдруг пошевелился и застонал…

— А кто это — вы? И за каким чертом я вам сдался?

Женщина ничего не ответила. Что ж, если эти люди вытащили незнакомца с того света и теперь о нем заботятся, значит, зачем-то он им нужен. А разобраться, зачем, время еще будет.

Громов чуть приподнялся и обнаружил, что первичные ощущения его не обманули. Он действительно лежал на груде ветхого (и весьма вонючего) тряпья в небольшом закутке. Чуть поодаль в стене было углубление, в котором горела свеча, освещая неверным светом профиль женщины, сидевшей боком к Громову. Женщина совсем не походила на Лену, но была, пожалуй, по-своему красива: большие темные глаза, прямой нос, полные губы. Правда, ее черные волосы не мешало бы вымыть и как следует расчесать. Одна прядь то и дело падала незнакомке на глаза, и она отбрасывала ее нетерпеливым движением. На женщине был какой-то драный ватник, из-под которого виднелась заношенная пестрая юбка.

— Воды, — попросил Игорь.

— Да что ты все пьешь и пьешь? — спросила незнакомка и тут же сама себе ответила. — Видно, нутро тебе отбили, вот и печет внутри. Женя, принеси напиться. Чего-чего, а воды у нас хватает. Хреновой, правда, ржавой…

При этих словах женщина повернулась к Громову, и он увидел, что под глазом у нее здоровенный синяк, отливающий всеми цветами радуги, а левая кисть замотана черной тряпкой так, что лишь кончики нескольких пальцев видны.

Худенькая девочка с перехваченными обрывком ленты светлыми волосами, в потертом и не слишком чистом костюме защитного цвета, который свободно болтался на ней, неслышно скользнув из дальнего угла, молча протянула консервную банку. Игорь жадно хлебнул, сморщился от привкуса ржавчины. Покрутил носом, уловив запах дыма и съестного.

— Что там варится у вас?

— Похлебка грибная, — отозвалась женщина.

— Все как в лучших домах, — произнес чей-то язвительный голос.

Женщина что-то шепнула девочке, та снова отошла и вернулась опять, неся миску дымящейся похлебки и гнутую ложку. Только сейчас почувствовав зверский голод, Игорь стал жадно глотать, обжигаясь и давясь.

— Э, такими темпами он скоро нас объест, — раздался тот же голос. — Не напасемся на него…

— Заткнись, Васька! — бросила женщина.

Игорь выловил из миски кусочек, похожий на мясо. Поинтересовался:

— Крыса?

— Она, родимая, — с готовностью отозвался голос пока невидимого Васьки. — Крыски трупы объедают, а мы их кушаем. Так и происходит круговорот еды в природе. Выбирать-то особо не приходится.