— Поцелуй!

Шмыга по складу характера был готов на что угодно за пару лишних копеек, в том числе и перекраситься в любые цвета, ну, а с чувством юмора у него всегда были проблемы, поэтому он с готовностью придвинулся к Дрыге:

— Ага, сейчас… поцелую… ты только не дергайся.

Честно говоря, опыта в столь интимном процессе у него не было никакого, поэтому, зажмурив глаза и сложив губы трубочкой, он придвинул свое лицо к лицу приятеля.

Тот всегда знал, что Шмыга тупой, но никак не ожидал, что настолько. Мазнув идиоту пятерней по роже, Дрыга завопил:

— Ах ты, голубятня!..

Шмыга обиженно засопел носом:

— Ты не так понял… Осторожно…

И снова принялся придвигаться к Дрыге, стараясь не упускать из виду крепко зажатое в кулаке кольцо. Сделав вид, что хочет обнять друга, он вдарил ему со всей мочи по руке в надежде, что заветное колечко выпадет, но надеждам его не суждено было сбыться — Дрыга в последний момент успел спрятать руку за спину. Тут уж хочешь не хочешь — а пришлось обниматься. Дальнейшие события подробно описаны Камасутрой — глава шестая, позиция «Влюбленные сумоисты».

Катаясь по траве, Дрыга и Шмыга мутузили друг друга почем зря, впрочем, особого превосходства нельзя было признать ни за одной из сторон. Однако на свою беду Дрыга подал приятелю дурной пример — принявшись душить Шмыгу, он не довел начатое до конца, а вот его недавний кореш был куда как более последователен. Давиться за копейку или удавить за нее кого-то другого — доступная диалектика…

Когда Дрыга перестал-таки дрыгаться в руках своего диалектически подкованного приятеля, тот не стал долго соображать, что к чему, — его больше интересовала нежданная добыча. Разжав потную ладошку потерпевшего, Шмыга ухватился за кольцо, сунул его себе в рот и, слегка прикусив теплый металл зубами, захихикал:

— Не… кажись, не медное!

Вдоволь налюбовавшись на кольцо, он нацепил его на указательный палец и… исчез.

Туда не ходи, сюда ходи. Снег башка попадет, совсем мертвый будешь.

Работаем в Москве. Путеводитель. Кишинев. 2001 год

По закопченным стенам пещеры, приютившей под своими сводами троих туристов, гуляли отсветы пламени от небольшого костерка. Двоих карапузов, возлежавших неподалеку от импровизированного очага, развлекал своими байками их проводник — Голый, он же бывший известный рационализатор-рецидивист Шмыга. Устав слушать заунывное бормотание хмыря, Соня принялся разглядывать матерно-наскальную живопись, щедро украшавшую стены пещеры, однако вскоре запутался в хитросплетениях богатого на выдумку народного языка и пихнул в бок привычно закемарившего Федора:

— Слышь, чего Голый бает — говорю же тебе, он нас ночью придушит, как пить дать.

Только сейчас Федор наконец-то сообразил, чем был навеян его живописный сон о гомосексуалистах-душителях, а Шмыга тем временем продолжал травить свою историю, благо недостатка в нахлынувших на него воспоминаниях о здешних местах, когда-то бывших ему родными, не было:

— Тут и началось. Кто же знал, что за час до этого станция накрылась, — видимо, проникнувшись собственными воспоминаниями, он зашелся в приступе кашля: — Абыр, абыр, абырвалг. Конечно, в Припяти уже давно купаться нельзя было, но тут другой коленкор! Дрыга тогда получил тройную дозу — говорят, от того и помер, а я пять лет в горах скрывался. Оказывается, Карпаты — это не только мопед!!!

Кажется, этой мысли Сеня до конца не поверил, впрочем, Шмыга не обращал внимания на реакцию карапузов:

— Короче, жрал что ни попадя, хорошо хоть пару раз туристы попадались — я им за тушенку ночным светильником подрабатывал. А вы до сих пор думаете, что у меня шерсть на башке из-за кольца вылезла? Да оно только на неокрепший подростковый мозг действует. У кого… он есть.

Сеня наклонился к клюющему носом приятелю:

— Федор Михалыч, а ты понял юмор? Вот до меня не дошло.

Федор прокомментировал, не открывая глаз:

— Сеня… Это национальный юмор. Вот мы, например… шутим про сало, а они обижаются.

Он перевернулся на другой бок и принялся привычно теребить в руках болтающееся на цепочке кольцо.

В этот момент на горизонте, где едва-едва теплилась полоска света, что-то громыхнуло, окрасив небо кроваво-красными всполохами, земля под ногами задрожала, а с потолка пещеры им на головы посыпались снулые летучие мыши и обгорелые спички, измазанные с тыльной стороны чем-то липким.

Шмыга рухнул оземь, закрывая голову руками:

— Лягай! Лягай! Вспышка справа!

Сеня, как всегда, не заставил сомневаться в собственной излишней любопытности, вопрошая уже из горизонтального положения:

— А чего это там так красиво жахнуло? Шмыга, в свою очередь, проявил привычную уже осведомленность о здешних порядках:

— Похоже, они еще один энергоблок загубили!

Сеня на все невзгоды в этой жизни реагировал исключительным образом — принимался жрать все, что не прибито к полу и не бьет морду. Для себя он всегда мотивировал это тем, что помирать голодным не к добру. Поэтому и на этот раз он, не теряя присутствия духа, ползком двинулся к своему вещмешку-самобранке и принялся копаться в его содержимом, как бы невзначай, поинтересовавшись мнением Федора:

— Так. Есть будешь?

Тот вяло кивнул головой в ответ, и Сеня протянул ему перевязанный бечевкой брикет, завернутый в вощеную бумагу.

Федор покрутил непонятную фиговину в руках, постучал о камень и, поморщившись, спросил:

— А че это?

Сеня поглядел на него удивленными глазами:

— Во дает, забыл, что ли? Суп-кирпич, мелко нарубленный!

Федор на всякий случай поинтересовался, не сильно надеясь на положительный ответ:

— А кипяток есть?

Впрочем, ответ был заранее предсказуем:

— Кипятка нету. Так что не выеживайся, жуй супец всухомятку.

Федор надорвал бумагу по краю и принялся жевать суп, сильно напоминавший по вкусу и составу соленые опилки.

Сеня тоже без особого воодушевления грыз свой «гранитный камушек», не переставая рассуждать на продовольственную тему:

— Зря мы кроликов похоронили. Подумаешь, родственники! Ничего, Федор Михалыч. На обратном пути другого родственника схарчим.

Федор, чей мозг был занят тщетными попытками наладить процесс пищеварения, не сразу сообразил, о ком речь:

— Кого схарчим? Меня?

Сеня поспешил поправить своего приятеля: