– Да нет, Паш! Мне недалеко, три остановки – и дома. Я на маршрутке. Приму душ, дерну пивка, перекушу, и бай! Люблю поспать.

– Ладно. Тогда давай высыпайся.

Одинцов пожал руку Турову, открыл дверь своей «семерки», сел за руль, вставил ключ зажигания. Машина завелась с полоборота. «Семерка» хоть и не новая, не престижная по нынешним меркам, но попалась хорошая. Работала как часы и за год ни разу не подвела отставного майора. Впрочем, на иномарку или машину поновее у Одинцова не было денег. Получал он неплохо, пенсия – двадцать две тысячи да двадцатка в агентстве. На одного вполне достаточно. Павел откладывал пенсию, за два года набежало под полмиллиона, на которые он купил доллары. Но вдруг открылась старая рана, пришлось лечиться. Места в госпитале не нашлось, а в больнице оставил половину из того, что откладывал. Там у него нашли столько болячек, что было удивительно, как он до сих пор еще топчет эту грешную землю, и положили в стационар. Полис Одинцов не приобрел, никогда раньше не обращался в поликлиники или больницы, поэтому за все платил. Вернее, потом, когда лечение закончилось, счет выставили. Правда, и проблему сняли, осколок, что почти пятнадцать лет сидел в нем, вытащили. Две операции делали. В общем, сейчас в запасе у Одинцова было сто восемьдесят тысяч. А что на эти деньги купишь? Да и какой смысл менять проверенную, пусть и устаревшую машину на другую, не факт, что еще такую же в плане состояния? Никакого. Так что Одинцов обходился «семеркой». На скептические взгляды соседей по дому, владельцев крутых тачек, он не обращал ни малейшего внимания. Каждый живет так, как может, и так, как хочет. Хотя последнее спорно, в этом Павел имел возможность убедиться.

Жил он в квартире, которая осталась ему от матери Дарьи Петровны, отца Павел не помнил. Матери трудно было растить сына, и дело тут не только в мизерной зарплате учительницы начальных классов. С десяти лет мальчик большую часть своего времени проводил на улице, где старшие товарищи быстро научили его курить. В двенадцать лет впервые попробовал водку. До сих пор вспоминает, как его тогда рвало на крыше родной девятиэтажки. Пашка Одинцов катился вниз по наклонной, и сидеть бы ему в «малолетке», если бы не мать. Она уговорила сына пойти в Суворовское училище. Пашка тогда не думал, что значит учеба в училище, было просто интересно. Ну, и то, что суворовцы носят военную форму, которая ему с детства нравилась, сыграло не последнюю роль. Помог и военком. В общем, оказался Пашка Одинцов, как говорилось, в «кадетке», так произошел перелом в его только начавшейся жизни. После Суворовского училища он был зачислен в военное училище. Учился неплохо, много занимался спортом. На стажировке познакомился с симпатичной девушкой Галиной, которая училась в университете. После выпуска сыграли скромную свадьбу. Казалось, вся жизнь впереди, счастливая жизнь, но… наступил 1995 год. Лейтенант Одинцов был направлен на Кавказ, всего на три месяца, в командировку. Галина осталась с матерью. Тяжелыми были проводы, обе словно чувствовали, что больше не увидят мужа и сына. Но сложилось несколько иначе…

Павел остановил «семерку» у супермаркета, недалеко от дома. Он всегда покупал продукты здесь. Затарился колбасой, пельменями, различными полуфабрикатами, хлебом, консервами, купил две бутылки водки, пару пива, сразу три блока сигарет, чтобы иметь запас и не бегать ночью в ларек, к тому же ларьки сейчас не продавали сигарет. Через полчаса с двумя объемными сумками, оставив машину за трансформаторной будкой, он поднялся на третий этаж, открыл дверь квартиры № 10 и оказался в такой родной и в то же время холодной двухкомнатной квартире, где все напоминало о матери. Павел не смог приехать на ее похороны, и на это были объективные причины. Потом успокоился. По крайней мере, он не видел мать в гробу и помнил ее живой. В обстановке, когда вернулся, ничего менять не стал, единственно, купил новые телевизор и холодильник да обзавелся стиральной машиной. В зале остались старая стенка, диван, два кресла с узким журнальным столиком, такой же старый ковер, который сначала висел на стене, а потом был брошен на пол, когда держать его на стене стало неудобно. Шторы и тюль на окнах, открытый балкон. В его, а, вернее, в их с Галиной комнате вещи посовременнее, софа, платяной шкаф, трюмо с пуфиком, тумба с магнитофоном, двухкассетником, в свое время весьма престижным и уже с лотком для дисков. Бордовые обои на стенах, под них шторы, овальной формы ковер и картина над софой. Они купили ее на центральном рынке у какого-то местного художника, распродававшего свои «шедевры» за копейки. На кухне же так и остались навесные шкафы, стол и два стула. Раньше их было четыре. Но потом в двух, а теперь и в трех надобность отпала. Чтобы не занимать место в и так мизерной кухне, Павел отдал два стула соседу с первого этажа. На дачу. Ему же отдал старый холодильник и даже не работающий черно-белый «Рекорд». Сосед собирал все, на даче пригодится.

Сделав бутерброды и положив остальные продукты в холодильник, Одинцов открыл бутылку водки и распечатал пачку сигарет. Налил в рюмку сто граммов «Столичной», залпом выпил. Проглотив бутерброды, закурил. Подумал, что надо бы в эти два выходных дня съездить на кладбище. Почистить от сорняков могилу матери и наконец покрасить оградку, с весны собирался, да руки все не доходили. Значит, надо купить краску и пару кистей. Но это завтра. А сейчас душ и спать. Спать не хотелось, но Павел точно знал: стоит ему коснуться головой подушки, как он тут же уснет и будет спать столько, сколько надо. Выкурив сигарету и приняв душ, Павел лег на софу в своей комнате. Сейчас он мог назвать ее только своей, как, впрочем, и всю квартиру.

Обычно Одинцов спал без сновидений, но сегодня было иначе…

…Граната разорвалась под самым окном комнаты дома, в котором закрепилась разведывательная группа Одинцова. Немного не докинул боевик смертоносный кусок металла. Из соседней комнаты в сад ударил пулемет, с левой стороны прогремела очередь автомата. Из коридора было слышно, как под грохот канонады связист группы рядовой Лунько вызывает командира роты. Он уже минут пятнадцать вызывал Клен, но не мог связаться с ротным. Одинцов, выступив из-за угла, дал короткую очередь в мелькнувшие у гаража силуэты. Раздался вскрик, кого-то молодой лейтенант все же подстрелил.

– Назар! Береги патроны! – крикнул он пулеметчику, рядовому Головину.

И тут же противоположная от окна стена вздыбилась фонтанами пыли от попадания пуль. Лейтенант вновь дал очередь в проем. Но в комнату вдруг вошли его оставшиеся в живых подчиненные, сержант Шеприн, рядовой Омельчук, рядовой Головин и рядовой Лунько. Они почему-то были в штатской одежде, в джинсах, кроссовках, майках и без оружия.

– Что все это значит? Идет бой, а вы? – удивленно посмотрел на них Одинцов.

В комнату влетели сразу две мощные оборонительные гранаты «Ф‑1». До взрыва оставались секунды. Последние секунды жизни молодых парней, попавших на эту бестолковую войну…

Одинцов рывком сел на софе:

– Нет! Все не так!

Он очнулся и понял, что это всего лишь сон. Упав на мокрую простынь, проговорил:

– Все было не так! Все дрались до подхода… – И вдруг выругался: – Черт! Проклятая война, сколько еще она будет доставать меня из прошлого?