Пока мы разбирались с сумками, все сиденья заняли, и Лиз стояла теперь у заднего стекла. Я подошел к ней.

Через полчаса, когда автобус набился битком, шофер пару раз нажал на газ, но не сдвинулся с места.

Еще через полчаса, в течение которых мужик в красном тюрбане не переставая орал мне что-то сквозь стекло, а в автобус впихнулось в два раза больше народа, чем тогда, когда я был уверен, что он полон, мы наконец выползли из аэропорта.

– Ужас, – сказал я.

– Что ужас? – спросила Лиз.

– Всё.

– Чего же ты ждал? – она смотрела осуждающе.

– Здесь везде так?

– Думаю, да.

– И мы за этим летели?

– Да, это Индия.

– Господи. Не может быть.

Мне вдруг показалось, что желудок у меня набит булыжниками. Все было не так. Я попал не туда. Я ничего еще не успел положить в рот, а меня уже тошнило – от жары, толпы, клаустрофобии, – мне было просто страшно.

Черт бы драл, что я наделал? Как меня занесло в эту жуткую страну? Я ее ненавижу. Уже. К ней невозможно привыкнуть. Как же я влип.

Это было плохо. Очень плохо.

Автобус выкинул нас на тротуар, и мы направились в отель “Ринго” – это симпатичное название стояло первым в списке “Одинокой Планеты”[1]. Отель был рядом, на боковой улочке.

Я бы не рискнул назвать улицей то, по чему мы шли. Для начала, не было асфальта – просто утоптанная грязь с налипшей сверху пылью, утыканная зеленоватыми лужами, кучами мусора и коровьими лепешками. Поразительно, но очень многие пробирались сквозь это месиво в шлепанцах без задников.

Я рассматривал людей, и они были совсем не похожи на индусов в Англии. Не то, чтобы они отличались физически или носили странную одежду, нет. Что-то невыразимое делало их совершенно для нас чужими. Что-то в походке и в выражении лиц. Мне было страшно до усрачки. И куда ни посмотри – сотни людей – и все орут прямо в уши: “Такси, такси!”, “Лучшая еда!”, “Звони задешево!”; они толкаются, смеются, болтают, ругаются – с таким наглым видом, как будто они здесь полные хозяева.

* * *

Отель мы нашли на верхней площадке темной лестницы – несколько номеров на двоих, на чердаке под самой крышей. Мужик, у которого на шее росла шишка размером с теннисный мяч, сказал, что все номера заняты, и что остались только койки в общей спальне. Он провел нас по лестнице к самой верхушке чердака – туда, где гофрированная железная крыша образовывала тупой угол.

Железные стены и крыша превращали спальню в еще более жаркую духовку, чем вся остальная страна. Комната была битком уставлена кроватями, и когда мои глаза привыкли после яркого света к полумраку, я различил нескольких бедолаг-путешественников, в глубокой депрессии лежавших по койкам. Они были так худы и несчастны, что это место вполне можно было принять за тюрьму. Некоторые читали, один спал, а двое просто лежали, уставясь в пространство.

Не очень-то этим ребятам было весело. Едва вырвавшись из уличного дурдома, мы вляпались в кое-что похуже – в морг. Никто не удосужился повернуть головы, хотя мы стояли здесь уже несколько минут. Что бы меня ни ждало в этой стране, меньше всего я хотел стать похожим на этих людей. Я хотел домой.

От мысли, как глубоко я вляпался в Индию, и во что превратятся эти три месяца, у меня отчаянно закружилась голова.

– Что скажешь? – спросила Лиз.

– Мрак.

– Ммм.

– Может, тут есть что получше?

– Не знаю.

– Можно спросить у них, – предложил я.

– Эти люди наверняка думают, что лучшего места не найти, иначе бы они тут не лежали.

– Может быть.

Сама мысль, что кто-то мог посчитать это место лучшим в Дели, способна повергнуть в глубокую депрессию. Однако перспектива таскаться по жаре с рюкзаками и выискивать что-то другое тоже не прибавляла оптимизма.

Лиз выудила из сумки справочник, и мы нашли в этом районе еще один отель; он назывался “Отель миссис Коласо”. Книжка описывала его как “переполненное и тяжелое для нервов место без удобств”, что не очень обнадеживало, но других гостиниц в округе, если верить справочнику, не было, так что мы опять выползли на горячий мыльный воздух и поволоклись к отелю миссис Коласо.

Атмосфера там была не столь душераздирающая, по койкам валялось гораздо меньше впавших в кататонию хиппи, и, хотя все нормальные номера опять оказались заняты, мы с готовностью согласились на общую спальню, довольные уже тем, что будет куда плюхнуть задницы.

Плюхнули.

Лежа на жесткой кровати и разглядывая вентилятор под потолком, крутившийся настолько медленно, что это не производило абсолютно никакого впечатления на окружающий воздух, я думал о том, что еще никогда в жизни мне не было по-настоящему жарко. Да, я лежал на горячем солнце, потел, когда бегал, но ни разу не превращался в ломоть мяса, который пекут изнутри. Я чувствовал, что наполняюсь жаром, что мои внутренности превращаются в огромную кучу недоваренных потрохов, которую мне придется теперь всюду таскать с собой. Воздух вырывался из ноздрей и обдувал верхнюю губу, как горячий фен.

Как они здесь живут? Как эта страна вообще существует? Как такое количество воздуха нагревается до такой температуры и не раскаляет планету?

Разбирать вещи мы не могли – их было некуда класть; и мы понятия не имели, чем заняться после того, как с облегчением плюхнули задницы на кровати. Мне всегда было интересно, что делают рюкзачники целыми днями, и вот теперь я прилетел в Дели, сижу на койке и не знаю, что будет дальше. Мы расплывались от жары и усталости, и ни у меня, ни у Лиз не было ни малейшего желания выходить на улицу и осознавать, что мы в Индии.

В комнате был еще один человек. Он лежал на кровати и таращился в пространство, уперев локти в койку, а кисти рук оставив болтаться в воздухе. Как будто читал книгу, только без книги.

– Привет, – сказала Лиз.

– Мир, – сказал он.

– Мир, – ответила она.

Он сел на койке и стал нагло на нее пялиться.

– Как тебя зовут? – спросила Лиз.

– Ж.

– Жэ? – Я постарался как можно лучше выразить неприязнь, которой к нему проникся – и преуспел, особенно если учесть, что в моем распоряжении была всего одна буква.

– Ж – это класс, – сказала Лиз, пытаясь загладить мой резкий тон.

– Как тебя зовут на самом деле? – спросил я.

– На самом деле?

– Ага.

На лбу у него словно стояла печать: “Частная школа”.