Прежние свечи, естественно, уже погасли, а вид огарков на могиле вызвал у матери заметное неудовольствие. Она достала спички из кармана и, прикрывая пламя ладонью, зажгла новую свечу. Сколько раз Моника видела, как руки матери чиркают спичкой о коробок, как крепнет пламя и как от него загорается фитиль. Неужели ей ни разу не пришло в голову, что именно с такого огонька все и началось? Что именно он стал причиной? И, несмотря на это, они регулярно зажигают здесь новый огонь, едва старый погаснет. Огонь должен гореть во славу того, кто в нем погиб.

Они возвращались на парковку. Мать вздохнула, повернулась спиной к могиле и направилась к выходу. Моника немного помедлила и, в тысячный раз прочитав имя, ощутила привычное бессилие. Что делать, если жизнь оставили тебе, а не тому, кто был лучше тебя? Как доказать, что ты этого заслуживаешь? Чем оправдать собственное существование?

— Ты не заедешь ко мне поужинать?

— Сегодня не могу.

— А что у тебя сегодня?

— Ничего особенного, просто договорилась встретиться с друзьями.

— Опять? Мне кажется, ты слишком часто куда-то ходишь. И потом, что это за работа, которая позволяет бегать по ресторанам в будние дни?

Иногда она видела это во сне. Иногда представляла наяву. Высокий белый забор с черными чугунными воротами. Ворота заперты, и она открывает их, только если захочет.

— С кем ты встречаешься?

— Ты их не знаешь.

— Ну что ж, ладно.

Сев за руль, Моника на секунду прикрыла глаза. Она не успела рассказать о семинаре, куда собиралась на следующей неделе, а теперь было поздно. Чтобы зажечь новые свечи, матери придется приехать сюда на автобусе — рискованно сообщать такую новость, когда настроение матери уже и так испорчено.

Моника включила фары и тронулась с места. Отвернувшись, мать смотрела в боковое стекло.

Моника искоса бросила взгляд на нее.

— Двадцать третьего я читаю лекцию о благотворительном фонде нашей клиники. Если хочешь, приходи послушать, могу за тобой заехать.

Недолгая тишина, наверное, она еще…

Если бы она хоть один раз…

Один-единственный раз.

— Не знаю, наверное, не получится.

Один-единственный.

Оставшуюся часть пути они молчали. Притормозив, Моника остановилась возле гаража. Мать вышла из машины.

— Я купила цыпленка.

Моника смотрела в спину матери, пока та не скрылась за входной дверью. Потом запрокинула голову и попыталась представить лицо Томаса. Спасибо Тебе, Господи, за то, что он есть, за то, что они встретились. Его взгляд, в котором столько понимания. Никто раньше так на нее не смотрел. Его руки — единственное, хоть немного приближающее ее к тому, что отчасти напоминало покой. Он даже не представляет, сколько он для нее значит. Он не может этого знать, потому что она никогда и ничего ему не говорила. Но он действительно был ей нужен.

Но сама мысль, что она попала в зависимость, была пугающей.

Письмо она заметила случайно, хотя в действительности это была заслуга Сабы. Корзину для почты под щелью в двери привинтил кто-то из службы социальной помощи; непонятно, зачем понадобилось тратить на это деньги и время. То есть они, конечно, думали, что так она сможет самостоятельно брать почту, но она не получала никакой почты — поэтому средства налогоплательщиков просто выбросили на ветер! И это сейчас, когда на всем стараются сэкономить. Разумеется, время от времени приходили банковские извещения и тому подобное, но ничего срочного там не было, так что расходы по устройству корзины были совершенно неоправданны. Газеты ее не интересовали, ей хватало ужасов, о которых говорили в новостях. А на пенсию она покупала другое. То, что можно съесть.

И вдруг в корзине оказалось письмо.

В белом конверте, с написанным от руки адресом.

Саба сидела у двери и, высунув язык, разглядывала белый чужой предмет, наверное, собаку привлек незнакомый запах.

Очки остались на столе в гостиной, и какое-то время она раздумывала, стоит ли садиться в кресло. Из-за веса, который она набрала в последние годы, ей стало трудно вставать, поэтому она старалась лишний раз не садиться, и никогда не садилась, если знала, что у нее мало времени.

— Может, прогуляешься, пока хозяйка на ногах, а?

Саба повертела головой, посмотрела на нее, но особого желания гулять не выразила. Подвинув кресло к балконной двери, Май-Бритт убедилась, что крюк в пределах досягаемости. С его помощью она могла, не вставая, дотянуться до двери. Люди из социалки устроили так, что Саба могла сама выходить во двор — квартира располагалась на первом этаже, и они открутили одну из балконных балясин. Похоже, скоро им придется убрать еще одну, потому что Саба уже с трудом пролезала в отверстие.

Когда она садилась, на ее лице появилась гримаса боли. Колени с трудом выдерживали вес тела. Наверное, нужно купить новое кресло, повыше. Садиться на диван она уже не может. Последний раз пришлось вызывать бригаду экстренной помощи, или как она там называется. Они приехали и помогли ей встать. Два здоровых мужика.

Они трогали ее руками, и она ничего не могла сделать.

Но больше она не позволит так себя унижать. Как же омерзительны были эти прикосновения. Отвращение от одной мысли о них не позволяло ей приближаться к дивану. Плохо, конечно, что ей приходится впускать всех этих людишек в квартиру, но иначе ей бы пришлось самой выходить на улицу, а это еще хуже. Ей не хотелось признавать это, но она зависит от этих людей.

Они врывались в ее квартиру. Вечно новые лица, их имена ее не интересовали, и у каждого был собственный ключ. Они быстро нажимали на звонок — она не успевала ответить, как дверь распахивалась. Они понятия не имели, что означает «неприкосновенность». Потом они заполняли квартиру пылесосами и ведрами, а холодильник — укоризненными взглядами.

Как же ты умудрилась запихнуть в себя все, что мы купили вчера?

Удивительно, как быстро меняется отношение к тебе, если у тебя появляются лишние килограммы. Людям кажется, что объем мозга сокращается с той же скоростью, с которой увеличивается тело. Тучные люди гораздо глупее стройных — так, похоже, думают все. Она позволяла им так считать — и беззастенчиво использовала эту их тупость ради собственной выгоды, всегда точно зная, что нужно предпринять, чтобы добиться желаемого. Она же толстая! Инвалид по ожирению. Она не отвечает за свои поступки, она не соображает! Они всем своим видом давали это понять, когда находились рядом.

Пятнадцать лет назад они уговаривали ее переехать в специально оборудованный дом для инвалидов. Якобы там легче выходить на улицу. А кто сказал, что она хочет выходить на улицу? Во всяком случае, не она, Май-Бритт. Отказавшись, она потребовала, чтобы квартиру приспособили к ее размерам. И они поменяли ванну на просторный душ, потому что вечно вопили о важности гигиены. Как будто она маленькая.