Все опробованные приемы, позволявшие ей овладеть собой, больше не действовали. Риск уже нешуточный. Монике было страшно.

Она не переживет, если он бросит ее, предаст после того, как она позволила ему подойти так близко. Зависимость, которую нельзя контролировать, опасна. Его нежность уже заставила ее открыться, сделала до крайности уязвимой.

В половине первого ночи, когда она по-прежнему не отвечала на звонки, он появился на пороге ее дома.

— Если ты не хочешь видеть меня, скажи мне это в лицо, а прятаться и отключать телефон не надо.

Она впервые видела его сердитым. Он был явно расстроен и пытался справиться с собственным страхом.

Она не ответила — просто оказалась в его объятиях и расплакалась.

Лежа на его плече, она смотрела, как за окном начинается рассвет. Они были очень близки, и все равно этого казалось недостаточно.

— Знаешь, что означает имя Моника?

Она кивнула.

— Наставница.

— Да, на латыни. А по-гречески «одинокая».

Он повернул голову и провел по ее лбу указательным пальцем.

— Никогда не встречал человека, который бы так упорно стремился подтвердить собственное имя.

Она прикрыла глаза. Одинокая. Всегда. Но не теперь. У нее больше нет сил для страха.

Он сел, повернувшись к ней спиной.

— Разве ты не понимаешь, что я тоже боюсь?

Он видел ее насквозь. Всю. Это одновременно

восхищало и вызывало страх. Он встал и подошел к окну. Она рассматривала его обнаженное тело. Как же он красив.

— Я всегда тщательно взвешивал все за и против, продумывал каждый свой шаг, играл во все эти дурацкие игры, которые помогают скрывать излишнее расположение. Но с тобой так не получается. Я очень долго ждал чего-то похожего, я так хотел испытать это, так что у меня теперь нет выбора.

Она не знала, что ответить. Казалось, все подходящие слова заблокированы, потому что раньше она никогда ими не пользовалась.

— Я знаю только то, что никогда раньше не испытывал ничего подобного.

Это признание как будто сделало его еще более обнаженным.

Она подошла к нему, обняла, прижавшись к спине.

— Никогда больше не выключай телефон и не оставляй меня одного. Я этого просто не переживу.

— Прости меня.

На какой-то миг ее охватило головокружительное, безоговорочное доверие, она безраздельно любима. Слезы текли по щекам, как будто в душе растворялось что-то тяжелое и мрачное.

Повернувшись, он взял ее лицо в ладони.

— Я прошу тебя только об одном, о честности, ты говори мне все как есть, и я все пойму. Если мы не будем лгать, нам не надо будет бояться. Ты согласна?

Она не ответила.

— Ты согласна?

И только теперь она кивнула:

— Да.

В этот момент она действительно в это верила.

Вечером они вместе поужинают. А завтра утром она уедет на семинар. Она уже начала скучать. Четыре дня. Четыре дня и четыре ночи вдали от него.

Мама возмутилась. Не по поводу семинара, а потому что на могиле несколько дней не будет огня. Моника пообещала не задерживаться. Сказала, что заедет в воскресенье в три, как только вернется.

Она долго перебирала одежду. На самом деле выбор уже был сделан, она знала, что из ее вещей ему нравится, но хотелось лишний раз убедиться, что она не ошиблась. Проходя мимо окна, остановилась и оборвала увядший цветок орхидеи. Остальные цветы по-прежнему были роскошны, и она залюбовалась их совершенством. Безупречная красота и симметрия, полное отсутствие недостатков. Увидев эти цветы, он сравнил ее с орхидеей. И все-таки он прав не всегда. Орхидея идеальна. А она нет. Он позволяет ей чувствовать себя единственной, и внешне, и внутренне. Но он должен быть рядом, она должна видеть уверенность в его глазах. А когда его не было, побеждало иное — то, что порабощало ее душу и не заслуживало любви. Стремительно и беспощадно оно возвращало себе утраченную власть.

Она помедлила у двери. Если она выйдет сейчас, то придет вовремя. А если опоздать? Намного. Интересно, он разозлится? Может, тогда он поймет, что она вовсе не так безупречна, как ему кажется. Может, тогда он покажет наконец свои скрытые стороны, обнажит то самое, обязательное — как ей казалось — но. Даст понять, что любит ее только при условии, что она безупречна. Отключив мобильный, Моника села на диванчик в прихожей.

Он прождал сорок пять минут. Когда она наконец появилась, он стоял на площади насквозь промокший. Не хотел покидать место, где они договорились встретиться.

— Слава богу, я так волновался, думал, что-то случилось.

Ни одного злого слова. Ни намека на раздражение. Он притянул ее к себе, она спрятала лицо в его мокрой куртке и почувствовала стыд. И все равно она не верила. Не верила, нет.

В ту ночь они остались у нее. Утром, когда пришло время собираться, он не отпускал ее из объятий.

— Я подсчитал, что тебя не будет сто восемь часов, восемьдесят пять я, может, и выдержу, больше — вряд ли.

Она прижалась к нему и на миг почувствовала головокружение. Захотелось остаться. Единственный раз в жизни нарушить собственные правила.

— Я скоро вернусь, меня приведет тоска по дому.

Улыбнувшись, он поцеловал ее лоб.

— Ты там поосторожней с электрическими проводами.

Улыбнувшись, она посмотрела на часы и поняла, что надо спешить. Ей очень хотелось сказать три труднопроизносимых слова. Но вместо этого она прижала губы к его уху и прошептала:

— Как хорошо, что именно я стала твоей голубкой.

И в этот миг нельзя было предположить, что та Моника, которая отправляется в путь, не вернется никогда.

Прошло четверо суток прежде, чем она собралась с духом и начала формулировать ответ. По ночам ей снились беспокойные сны, действие в них происходило у моря. В глубине плавали огромные, похожие на черные облака, привидения, и, хотя она стояла на берегу, они ей угрожали, а она была беззащитна. Она свободно двигалась и снова была стройной, но что-то мешало ей уйти. Что-то с ногами. Несколько раз она просыпалась — ее накрывало гигантской волной, от которой не удавалось спастись.

Большая подушка промокла от пота. Ей очень хотелось лечь. Хоть одну ночь поспать в постели, как нормальный человек. Но она не могла. Если она ляжет, ее задушит собственный вес.

Сколько же лет прошло с тех пор, как она в последний раз писала письма. Почтовая бумага, которую ей купил кто-то из этих, хранилась в верхнем ящике письменного стола. Там же лежало письмо, ей удалось его разгладить, и всякий раз, проходя мимо, она задерживала взгляд на изящном латунном обрамлении замочной скважины.