альбом. Полистав его, она достала фотографию выпускного класса 1973 года и показала пальцем на милое девичье лицо с большими смеющимися глазами. – А какие косы были у нее! Каштановые, густые, волнистые. Коса была тяжелая, и она всегда ходила с высоко поднятой головой. Некоторые из-за этого считали ее зазнайкой, но поверь, на свете не было второго такого человека с такой чистой и доброй душой.

– А что же с ней случилось? Кто ее так изуродовал? – Нетерпение мое становилось все сильнее.

– Люди, кто ж еще. Да не просто люди, а самые что ни на есть родные – мать с отцом. А остальные уж так, на подмоге стояли.

– Как это? Расскажите, торопиться нам некуда. На ночь в город ехать нет смысла, ночевать на вокзале, так что до завтра время есть.

– И то правда. Торопиться нам некуда. Только невеселая это история…

Любаша пришла в нашу школу во втором классе. Когда вышло постановление о ликвидации неперспективных деревень и укрупнении сел, наше стало центральной усадьбой и со всех окрестностей начали переселять деревенских к нам. Хотели, значит, им лучшую жизнь обустроить, чтобы не хуже, чем в городе: школы, больницы, дома культуры. А по малым селам, считалось, строить все это было невыгодно. Вот тогда Любина семья и переехала к нам в Красное. У них тут бабка, дальняя родственница, жила, они у нее и поселились. Родители Любины очень работящими были, старый дом перестроили, хозяйство перевезли. Мать-то ее дояркой была, а отец – механизатором. Дома скот держали, коров, свиней, огород опять же. Я ни Аннушку, ни Дмитрия никогда праздно шатающимися не видела, всегда в работе, не в колхозе, так дома. Любаша у них третья девочка была, после двух сыновей. Уж как любили ее в семье, все самое лучшее – ей, все самое лучшее. Но ее это не портило, характер у Любаши был веселый, добрый. Опять же, она во всем самой передовой стремилась быть, круглая отличница, активистка. Как в комсомол вступила, ее сразу секретарем избрали, сначала класса, а потом и всей школы.

В том же классе учился и Коля. В десятом стала я замечать, что между ним и Любашей не просто дружба, а что-то большее. Николай весь преобразился, в учебе подтянулся, за собой стал следить, и если прежде после уроков его и след простывал, то теперь он везде, где Любаша. Коля был из семьи не очень благополучной. Его отец с матерью сильно до выпивки были охочи. Хотя дед-то его Харитон ого-го, славное прошлое имел: в гражданскую воевал, кулаков раскулачивал. Тогда и в засаду попал, ранен был в ногу, прихрамывал, поэтому в сорок первом его на войну не призвали. В общем, активист был еще тот. Из-за этой своей активности и сына просмотрел, Виктора, отца Коли, в какой момент тот стал прикладываться к рюмке. Харитон Виктора быстро оженил на Ольге, думал, что остепенится, как заживет семейной жизнью. Но нет, Виктор и жену постепенно к выпивке пристрастил. Удивительно, как в такой семье вырос сын, к алкоголю совсем равнодушный. Славный мальчишка был, отзывчивый.

Я почему тебе все это так подробно рассказываю, потому что в прошлом этих семей и скрыта причина всех последствий, что случились и с Любашей, и с Колей. Такие семьи – Монтекки и Капулетти наших дней. Так вот я и говорю, что в десятом классе стала замечать, что между Любашей и Колей что-то вроде сильной привязанности образовалось, но сначала большого значения этому не придала. А потом случился этот разговор между Аннушкой и Ольгой, после него все и покатилось камнями под горку.

В тот день в магазине камбалу выбросили, очередь собралась, почитай, все женщины пришли. Мы с Аннушкой рядом стояли. Тут Ольга вошла, увидела нас и подошла, пьяненькая, как обычно.

– Ну что, – говорит Аннушке, – сватья, я впереди тебя встану, ты же и на меня очередь заняла?

– Какая я тебе сватья?! – Аннушка так и вспыхнула гневом. – И не занимала я на тебя никакой очереди!

– Да такая сватья, что между нашими детьми все уже слажено. Колька так и сказал, как школу закончат, так сразу с Любкой твоей и распишутся…

– Не бывать этому! – не своим голосом закричала Аннушка. – Не бывать! Я скорей твоего сына в гробу увижу, а Любочку за него не отдам! – прокричала Аннушка и опрометью выскочила из магазина.

– Надо же, какая цаца! Да за моего Кольку кто хошь пойдет. И Любка пойдет, и хрен ты им помешаешь, – с вызовом произнесла Ольга в полной тишине и, пошатываясь, вышла вслед за Аннушкой.

После этой сцены в деревне только и разговоров было, что про любовь между Любашей и Колей и про то, как Вологжины ненавидят Кудиновых. Братья Любе совсем продыху не давали, и в школу ее провожали, и со школы, чтобы она, значит, с Колей совсем не общалась. А как им не общаться, если они за одной партой сидят? Смотрю, девочка совсем сникла, осунулась, на золотую медаль шла, а тут съехала по всем предметам. Решила я с Аннушкой поговорить, выяснить, что случилось. Пошла к ним домой. Аннушка меня сначала радушно встретила, а как узнала, о чем речь пойдет, сразу переменилась, как ежик колючки выпустила. С большим трудом, но удалось мне ее разговорить. И выяснилось, что Колин дед, Харитон Кудинов, семью Аннушки раскулачивал. Ей тогда всего три года было, но детская память – штука загадочная. Она ни имен, ни лиц не помнила, а все, что в тот день произошло, до мельчайших подробностей. Как приехали к ним во двор уполномоченные, как суетился один из них и все кричал: «Ищите старательнее, у Мирончика все есть!» Как бросилась Анина мать на него, когда тот последний мешок с зерном из амбара выносил, и кричала: «Хлеба! Хлеба оставьте! Чем же я ребят кормить до весны буду?!» Как ударил ее один мужик прикладом в грудь, и она сразу осела, задохнувшись. Как отец бросился на ее защиту и на него накинулись несколько уполномоченных, избили, связали и увезли с собой. Больше отца Аннушка не видела, и никаких вестей о нем не было, как в воду канул. Мать же ее долго после этого болела и к весне умерла. Их с сестрой на воспитание взяла бездетная дальняя родственница.

– Я бы так и не знала, кто были те люди, если бы мы не переехали на центральную усадьбу. Седьмого ноября в клубе торжественный вечер был, и мы с семьей пошли. Там я и