— Сегодня ночью мне приснился карающий ангел. Послушайте дальше, дорогой приор… Он стоял передо мною гордый и гневный, я боялась, что сердце мое разорвется от страха. Кто защитит меня, где щит Твой, Господи, и Сына Твоего Иисуса Христа? Как только я задала себе во сне этот вопрос, в мгновение ока между нами оказался добрый Томас. Он заслонил меня, и вот вы здесь наяву. А знаете ли, добрый пастырь, что мы не видели вас целых одиннадцать дней? Но мой сон был вещим — вы пришли.

Катерина села рядом с матерью, а Торквемада, поблагодарив хозяйку дома за теплый прием, остался стоять.

— Не думаю, однако, — сказал он, — что христианке подобает верить снам, но сегодня мне не хочется это обсуждать. Вы так сердечно меня встречаете, а ведь с тех пор, как я стал инквизитором, мало кто из прежних знакомых, относится ко мне с такой теплотой.

— Просто они не знают вас так хорошо, как мы, — сказала Катерина.

— Вы обе такие ласковые, и дом ваш — мирное пристанище. Почему я одиннадцать дней не позволял себе приходить сюда? Это была епитимья. Наказывая других, я должен карать себя еще суровее.

— Не хочу ничего слушать о карах, — вставила Мария, — во всяком случае, не здесь. Ведь если вы, отец Томас, хвалите наш дом, значит, вы должны приходить сюда с милосердием, и только с милосердием, а ведь кара и милосердие не одно и то же, не правда ли, отец Томас?

— Согласен и прошу прощения.

— В таком случае, — продолжала Мария, — вы останетесь отобедать с нами.

Торквемада покачал головой:

— Боюсь, ничего не получится. Сегодня вечером по приказу короля я должен выехать в Севилью. Но особой радости я не испытываю. Я не люблю Севилью.

— Ах, отец мой, какую большую роль в нашей жизни играет судьба или случайное стечение обстоятельств, — с волнением произнесла Мария. — В отличие от вас я верю, что вещие сны снятся и истинным христианам. Только подумайте! Альваро тоже едет сегодня вечером в Севилью. Вы едете по приказу короля, он — по приказу королевы.

— Значит, мы можем ехать вместе, — сказал Торквемада. — На дорогах сейчас опасно — вы даже представить не можете, насколько опасно, — но если рядом со мной будет Альваро, то чего и кого мне бояться?

— Да, конечно, — сказала Катерина, — а поскольку отца сопровождает Хуан, вам тем более ничто не угрожает. Ах, простите, что я посмела так говорить с вами… — Девушка покраснела и опустила голову, чтобы скрыть смущение, а мать шепнула Торквемаде:

— Она влюблена, отец Томас.

— Я почувствовал это, я понял. Любовь — священное чувство, священное, ею полон ваш милый дом…

Его неожиданная, слишком страстная похвала любви прервалась — послышались крики мальчишек на конюшне, топот копыт. Катерина вскочила, но уже через минуту ее отец и обожаемый жених входили в комнату. Альваро де Рафаэль был высоким привлекательным мужчиной сорока семи лет; его лицо с крупными чертами, широко расставленными глазами, честное, прямодушное, сразу вызывало доверие. Прямые брови, темно-синие глаза; бороды в отличие от большинства испанских дворян того времени он не носил. За ним следовал жених Катерины Хуан Помас, красивый молодой человек двадцати трех лет, с тонкими чертами лица. Как и Альваро, Помас был одет по-дорожному: сапоги со шпорами, плащ, шпага и кинжал. Оба выглядели и мужественно, и внушительно. Катерина побежала им навстречу; отец обнял ее, а Помас — в присутствии Торквемады он тотчас почувствовал себя неловко — поцеловал ей руку.

Альваро же — он не испытывал смущения перед Торквемадой — обнял дочь и сердечно и пылко пожал руку приора. Они были старыми друзьями и, как бывает между близкими людьми, понимали друг друга без слов. Пока они обменивались приветствиями, Мария подошла к мужу и поцеловала его в щеку нежно и сдержанно, и Торквемада задался вопросом: а осталось ли что-нибудь от былых чувств у этой супружеской пары теперь, когда бурные страсти юности сменили размеренные, спокойные отношения? Юность не так далеко отошла в прошлое, и Торквемаде не стоило труда воскресить ее в памяти. Казалось, все было только вчера, и иногда приор спрашивал себя, не выпадает ли он из нормального течения времени. Отвлекшись от своих мыслей, он услышал, что обсуждается предстоящее путешествие; Альваро был рад, что приор поедет с ними. Старик Хулио принес вино. Это было особенное, густое и сладкое вино, которое любил Торквемада. Альваро разлил вино по бокалам и произнес:

— Да не оставит нас Господь в пути! Выпьешь с нами, отец Томас?

— Я и выпью с вами, и поеду с вами. Если вы не против.

Альваро подал жене бокал вина со словами:

— Если мы не против — послушай-ка, Мария. Если мы не против.

Он повернулся к Торквемаде:

— Томас, старый дружище, позволь тебе сказать: мы хотим ехать с тобой. Ты будешь сражаться с дьяволом, мы — с грабителями.

— Боюсь, ты переоцениваешь мои возможности, — сказал Торквемада. — Не сомневаюсь, что с грабителями вы справитесь. А вот справлюсь ли я с дьяволом? Ты слишком полагаешься на меня, Альваро.

— Как бы не так. У меня нет сомнений. Взгляни-ка лучше на них. — И он кивнул на дальний угол комнаты, где уединились Хуан и Катерина. — Куда они так спешат? У них впереди много времени.

— Они пользуются им лучше, чем мы, дорогой мой муж, — сказала Мария.

— Ты права, — согласился с ней Альваро; и Торквемада вдруг почувствовал, что радостное оживление покинуло хозяина дома — он стал холоден и безучастен. Впрочем, Альваро тут же справился с собой. Поднял бокал и пожелал всем здоровья.

— За добрую семью и добрых друзей!

Все выпили. Альваро пристально посмотрел на свой бокал и неожиданно швырнул его в камин — тот разлетелся на мелкие осколки. Торквемада с любопытством следил за другом.

Придя в себя, Альваро тихо произнес:

— Я не прошу большего счастья. Этот бокал священен. Теперь к нему больше никто не притронется. В этом есть своя мудрость, верно, Томас?

— Верно, — ответил Торквемада, задумчиво глядя на Альваро.

Чтобы добраться от дома Альваро до большой дороги, идущей на юг от Сеговии к Севилье, нужно было пересечь весь город и подняться на гору, которая в то время звалась Иудейской. Когда Альваро, Хуан Помас и Хулио проезжали через Сеговию, направляясь к большой дороге, дело шло к вечеру. Оба дона сидели на великолепных арабских скакунах: Альваро на белом, без единого пятнышка, чистокровном жеребце, а Хуан на молодой вороной кобыле, изящной, нервной и выносливой. За ними ехал Хулио верхом на неуклюжем кобе, ведя за собой нагруженного мула. Кобами, на английский манер, назывались коротконогие, приземистые лошади, предки которых много лет назад были завезены из далекой Британии.

Альваро шагом провел свой маленький отряд по городу, чтобы не будить детей — иначе их матери послали бы им вдогонку проклятия. На окраине города юный влюбленный, привалившись к воротам, распевал серенаду невидимой в сумерках девушке. Альваро остановился послушать, Хуан и Хулио последовали его примеру. Чистый юношеский тенор выводил: