– Вот и я как все, – согласился я.

– Значит, неевреи тоже это читают?

– Как видите.

– Работы все еще нет?

– Только по доставке, вроде грузчика.

– Антони, а вы точно не еврей?

– Точно.

– И мать ваша не еврейка?

– Нет.

– Это хорошо. – Я был несколько озадачен. Живя в Бруклине, я уже усвоил, что для еврея нет ничего хуже, чем быть неевреем. А Давид, так звали старого еврея, после паузы сообщил: – Вот тут ищут нееврея на должность смотрителя.

– Какого смотрителя? – поинтересовался я.

– Смотрителя при синагоге. Это вроде уборщика. Да вы, наверное, не согласитесь.

– Почему не соглашусь?

– Работа грязная, да и жалованье небольшое.

– Я не рассчитываю на большое жалованье.

– Таксистом вы получали больше. – В тот же вечер Давид повел меня в синагогу, что в конце Десятой стрит. Где я только не побывал за всю жизнь, а вот в синагоге я очутился впервые. Иудаизм – самая древняя религия, практикующая единобожие. Хотя здание синагоги было новым, дух древности тут сохранялся. Сразу после вечерней молитвы президент синагоги Шали Стерн и секретарь Хая, молодая полная женщина, провели со мной интервью. Изложенная мною жизнь соответствовала моим документам и не вызвала никаких сомнений. На следующий день было уже официальное интервью с присутствием главного ребe синагоги, двух членов правления и предыдущего смотрителя нееврея, поляка по имени Збигнев. Тут я и понял, почему им нужен нееврей. Смотритель, точнее уборщик, должен работать по субботам, а евреям работать в субботу запрещает их религия. Поляк Збигнев был художником, а поскольку выставлять картины неизвестным художникам трудно, Збигнев десять лет проработал уборщиком. Теперь он нашел хорошего агента и оставляет синагогу на мое попечение. Синагога в тихом квартале Бруклина, окружение – религиозные евреи, с которыми я раньше не встречался. Идеальное прибежище. А Збигнев должен был еще неделю курировать мою работу, пока я не освоил все тонкости жизни синагоги.

– Вода в унитаз сливается примерно за десять секунд, – учил меня Збигнев. – За это время ты должен щеткой промыть сидение и края унитаза. Если унитаз обосран, надо его вымыть за два, а то и три слива. В женской уборной я мою унитазы за два слива, потому как бабы – зассанки и любят обоссывать сиденья. Небось, дома они этого не делают. Никакого уважения к храму. – При этом Збигнев сам демонстрировал, как надо мыть. Характеризуя членов правления, Збигнев говорил: – Вот, например, президент Шали делает так: – Збигнев провел двумя пальцами по книжной полке, и показал эти пальцы: пыль. – А вот секретарша Хая требует, чтобы в диспенсерах всегда были заложены бумажные полотенца. Ицхак заведует кухней. Он требует, чтобы холодильник был чистым и не разрешает швабру мыть в кухонной раковине. А ты мой швабру в раковине, но так, чтобы никто этого не видел. Раковина двойная. Правая половина для мытья посуды из-под мяса, левая – для посуды из-под рыбы, или молока. Так ты мой все в левой раковине: она удобней, но так, чтобы никто не видел. Замечаний будет много, но ты не возражай, а говори: – Окей, будет сделано, – а сам иди домой. – В библиотеке Збигнев пояснял: – Черные книги это Тора, синие – тоже Тора, но ставь их отдельно, маленькие книги – молитвенники. Они на нижних полках. Большие красные и черные книги – Тора с пояснениями из талмудов. Они без переводов. Ты же не знаешь иврит, так расставляй их по цвету обложек. – В гараже Збигнев показал мне сенокосилку для стрижки газона и лопаты для чистки снега зимой, показал мне, где хранятся щетки, метлы, швабры, мешки для мусора, бумажные полотенца, туалетная бумага.

Президент Шали на прощание предложил Збигневу устроить выставку его картин в зале, где евреи проводили собрания и частные вечеринки. Поскольку здесь висела баскетбольная сетка, зал именовался гимнастическим. Збигнев привез в своем вэне несколько своих картин. По договоренности картины должны были быть на библейские сюжеты и только Ветхого Завета, который евреи именуют Торой. Збигнев развесил картины по периметру зала, и Шали пригласил главного ребe осмотреть выставку, прежде чем она будет показана остальным. Главного ребe все называли Раби. Он мельком осмотрел все картины и сказал: – Здесь есть обнаженные люди. В помещении храма такие картины выставлять не следует. – Збигнев возразил:

– Не могу же я Адама и Еву нарядить в джинсы. – Раби подумал и сказал:

– Но на картине изображен, как я понимаю, сам Всевышний, и он тоже обнажен. – Збигнев тут же предложил:

– Я могу нарядить Всевышнего во фрак, если вы хотите его таким видеть. – Раби быстро проговорил:

– Никто не может видеть Всевышнего. – Збигнев не сдавался:

– Я знаю: по еврейской религии нельзя изображать людей, а тем более Всевышнего. Даже христианские священники не поощряли художников, изображавших Всевышнего. Но художники Его рисовали. И даже еврейские художники Его рисовали.

– Я это знаю, – согласился Раби. – Но ни один художник не изображал Всевышнего обнаженным. Кроме того, вы изобразили Его юношей. Художники обычно изображают Его умудренным старцем.

– Вы правы, – согласился Збигнев. – Художники обычно изображают Всевышнего старым, седым и лысым, со всеми признаками деградации старческого тела. Я считаю это кощунством. Я читал Тору. В ней передан образ Всевышнего. Он преисполнен энергии, юношеской реакции, быстроты ума, на кои старик, изображенный Микеланджело, не может быть способен.

Раби слегка усмехнулся, сказал:

– Картину в этом здании выставлять нельзя. Повесьте вместо нее какой-нибудь пейзаж. Я видел у вас прекрасный пейзаж с лошадьми.

– Он уже продан. Хорошо. Я повешу другой пейзаж.

Раби подошел к картине, на которой был Давид, прицеливающийся пращей в Голиафа. Подросток Давид был изображен абсолютно голым, да еще спереди. Раби сказал:

– Исторически неверно. Давид был иудей. По иудейской религии появляться на людях обнаженным запрещено.

Збигнев стал возражать:

– Давид был деревенским пастухом. В деревнях не было синагог. Религиозные законы могли соблюдаться только в городах. А что это были за города? Меньше Кони-Айленда.

– Иерусалим был не меньше греческих городов и даже Рима.

– Рима? – в голосе Збигнева слышалось раздражение. – Во времена Давида на месте Рима был лес, а в лесу сидела волчица и своими сосцами выкармливала двух человеческих детенышей. И только когда они выросли, один из них создал поселение, которое впоследствии стало Римом по имени своего создателя. А размеры Иерусалима тогда были в пределах его крепости.

Раби сказал утвердительно:

– Тем не менее все иудеи знали законы Моисея.

– Откуда? – не унимался Збигнев. – Раввины не ходили по деревням и не занимались миссионерством. Давид, вероятно, и не был обрезан, поскольку поблизости не было раввина.