о группе «Кино» я прочел в газете «Пионерская правда» в 1990-м, а о группе The Residents впервые услышал из телепередачи канала, который сейчас называется «Россия». Сведений о музыке все равно не хватало, так что больше пользы, чем традиционные СМИ, приносили тогдашние «социальные медиа»: обмен записями с друзьями, тщательное сканирование ассортимента музыкальных киосков и палаток и — особенно — погружение в коллекцию кассет старшего брата-студента, который приезжал из Москвы домой на каникулы. Музыка, приходившая из столицы, имела неоспоримый вес и ценность в кругах моих сверстников. О том, что творится у нас под носом — в самом Ангарске и вообще в Иркутской области, — мы не очень-то задумывались, да и узнать было неоткуда. Нам казалось, что в родном городе не происходит ничего интересного, и вся музыкальная жизнь сосредоточена «там, на Западе» — в Питере, в Москве и еще дальше — в Лондоне или Нью-Йорке. Пребывая в этом заблуждении, я покинул Ангарск, чтобы учиться в Москве, а затем прожил с ним больше 30 лет, 20 из которых посвятил музыкальной журналистике. Я окончательно избавился от него совсем недавно, когда начал работать над «Новой критикой. По России», а заодно решил погрузиться в музыкальную историю родного города. Раньше мне почему-то не приходило это в голову.

* * *

Если судить по сводкам федеральных новостей, Ангарск — гиблое место, не дай бог в таком родиться. Третий по размерам город в Иркутской области сейчас прочно ассоциируется с самым жестоким маньяком в постсоветской истории и регулярными бунтами заключенных в местных тюрьмах. В Ангарске расположены четыре колонии строгого режима и одна — для несовершеннолетних; это наследие Ангарлага, засекреченного лагерного комплекса, просуществовавшего с 1947-го по начало 1960-х. Сотня тысяч заключенных Ангарлага работала на раннем этапе строительства в Восточной Сибири грандиозной Байкало-Амурской магистрали, одного из самых дорогих инфраструктурных проектов СССР. Зэки прокладывали железнодорожную трассу в тайге, строили станции и депо, поселки и рабочие городки. Стройка века была государственной тайной, и до сих пор к архивам Ангарлага не допускают исследователей и журналистов, поэтому точное количество заключенных, работавших и погибших в нем, неизвестно. В 1974 году страна призвала молодежь заканчивать магистраль: БАМ был объявлен Всесоюзной ударной комсомольской стройкой, а про каторжников, заложивших ее фундамент, предпочли забыть, да и сейчас редко вспоминают.

Ангарск тоже частично строили заключенные. Город вырос вокруг индустриальных гигантов, необходимых для развития страны — предприятий, занимавшихся переработкой нефти и обогащением урана. Они не утратили своего значения и действуют до сих пор, поэтому город остался зоной относительного экономического благополучия. Ангарск рос рекордными темпами: он начался с землянок и бараков для строителей и рабочих, заложенных сразу после окончания войны в 1945-м, а через 6 лет ему присвоили городской статус. К этому времени было возведено 700 000 квадратных метров жилья, преимущественно каменных сталинских малоэтажек, и в город, возникший посреди тайги и обещавший работу и благополучную жизнь, потянулись люди со всего Советского Союза. Уже в 1959-м по данным Всесоюзной переписи в Ангарске жили 134 000 человек — почти 1,5 % всего городского населения страны.

В начале 1950-х в Ангарск с другого края СССР приехали родители моего отца, которые в поисках лучшей жизни покинули родную деревню в Смоленской области. Дед был шофером, бабушка — швеей. Молодая семья с маленьким сыном жила сперва в коммуналке в бараке, но вскоре получила отдельную квартиру — большая роскошь по советским временам, — и детей в семье стало трое. Несмотря на суровый климат, лагерное прошлое и слияние городских территорий с гигантской промзоной, Ангарск был комфортным местом для жизни. Город быстро рос вдоль мощной сибирской реки, развиваясь согласно передовым идеям советской урбанистики. По архитектуре и атмосфере Ангарск напоминал Зеленоград; отчасти — потому что так же, как и подмосковный город, он стал испытательной площадкой для новых градостроительных решений. К сталинским кварталам пристраивались микрорайоны из панельных многоэтажек с развитой инфраструктурой из детских садов, школ, магазинов и культурных учреждений. Прогрессистскую повестку в социальной сфере задавал засекреченный Электролизный химический комбинат (АЭХК) — одно из крупнейших в Союзе предприятий по обогащению урана, до сих пор производящее ядерный запас для АЭС. С момента запуска в 1957 году комбинат привлекал в Ангарск образованных специалистов — не только высокими зарплатами, но и комфортными условиями для работы и жизни. Строились садики и школы, магазины и кафе, библиотеки и базы отдыха. У АЭХКа была своя служба безопасности, стадион, дворец культуры и картинная галерея. В полузакрытом городе, в котором перемешались научно-техническая элита Восточной Сибири и бывшие зеки, шел уникальный социальный эксперимент по созданию особого культурного микроклимата.

На моих глазах этот эксперимент закончился крахом. Родившись в Ангарске в 1980-м, я стал свидетелем того, как советский технополис стал хиреть, облученный распадом плановой экономики, а затем едва не рухнул под тяжестью коллапсировавшего государства. В конце 1980-х в городе появились уличные банды, вооруженные лагерным законом и жаргоном, и начались районные войны, в которые ввязалась детвора. С началом 1990-х многие повзрослевшие подростки, размечавшие город на зоны влияния, занялись криминалом; вчерашние банды стали превращаться в ОПГ. Насилие постепенно проникало во все сферы деятельности и общественные структуры. Как невидимый симптом того, что этот процесс перешел в терминальную стадию, в 1992 году милиционер Михаил Попков начал насиловать и убивать женщин, открыв длинный список жертв ангарского маньяка. Всего за несколько лет Ангарск из оазиса советских грез о городском комфорте превратился в суровую зону выживания. Аналогичная метаморфоза произошла в 1990-е почти с каждым «периферийным» городом России. Однако в десятилетия советского благоденствия Ангарск представлял собой почти рабочую модель социалистической утопии — это было государство в государстве, реальная власть в котором находилась в руках просвещенных руководителей промышленных гигантов, а не идеологических работников из партии и комсомола. Город был молод, как и его обитатели. В нем жил дух свободы и демократии, и это дало свои плоды: в том числе и в музыке. Естественно, это была музыка в стиле рок.

* * *

Рок-н-ролл пришел в Сибирь ненамного позже, чем в Ленинград и Москву. С конца 1960-х там стали появляться любительские группы, которые играли под влиянием The Beatles, а к началу 1970-х свой вокально-инструментальный ансамбль был у каждого приличного вуза и предприятия. Они выступали на студенческих вечерах, на танцплощадках в парках, а также в заведениях общепита. Самым известным ВИА в Иркутской области были ангарские «Баргузины», организованные в 1970-м саксофонистом Евгением Якушенко при дворце культуры «Современник», принадлежавшем АЭХК. На тот момент у Якушенко уже была репутация одного из лучших джазменов Восточной Сибири: до этого он играл в оркестре при ДК «Ангара» в Братске и возглавлял тамошний ансамбль «Падун», с которым, по легенде, даже попал в репортаж американского журнала, восторгавшегося тем, что в стране Ленина тоже