Монахиня привела свой небольшой отряд в старинный полузаброшенный монастырь, куда небольшими группками стекались их будущие попутчики. Перекусив четвертушкой черствого хлеба, предложенной сердобольными монашенками, беженцы присели на дорогу, ожидая своего первого проводника. Разговаривали мало, знакомились еще меньше — в том не было ни желания, ни необходимости. Всего их было человек двадцать, не больше — так было безопаснее. Наконец, появился проводник — вертлявый, подвыпивший (для храбрости, как он объяснил ничего не спрашивавшим беженцам) старикашка с всклокоченными редкими патлами. Ему Нелли, почему-то, смущаясь и краснея, всучила старинную серебрянную ложку, которая, самым неведомым образом исчезла в недрах стариковских лохмотьев. Нелли приободрилась: «отчаяные люди» не казались такими уж страшными, как ей рисовало воображение.

Однако радость эта оказалась преждевременной.

Действительно, первый этап выдался спокойным, если не считать того, что они изображали из себя погребальную процессию, на двух повозках. Их тянули две видавшего вида клячи, которых, видимо, никто даже не захотел съесть. Нелли с поповичами повезло — их устроили во второй повозке, а грубо сколоченный деревянный гроб установили в первой. Нелли не знала и знать не хотела — был ли он пуст, или же нет — для правдоподобия.

После этого относительно спокойного, хоть и печального, этапа ее хождения по мукам, все закрутилось и завертелось в отчаянном водовороте штормового вихря. Полупогруженные в снег мазанки, в которые они забивались как сардины в банке, сменялись лесными избами, полевыми шалашами, а, если не удавалось избежать большого города, темными подвалами, пропахшими застаревшей мочой и дохлыми крысами. Иногда удавалось присесть на краешек разбитой повозки, но чаще всего они шли пешком. Несмотря на плату, кормили их полупомоями. От усталости, Нелли засыпала тяжелым, без сновидений, сном, на вонючих матрасах, вязанке соломы, а то и на сырой траве. Как в броуновском движении менялся их маленький отряд — кто-то отставал, присоединялись новые люди. После того, как где-то на третьем этапе заболела тифом дочь священника и брат остался с ней в безымянном поселке, Нелли оказалась одна, в окружении бесконечного калейдоскопа менявшихся, но таких похожих от безнадежности лиц.

А на следующем этапе ее обворовали. Вообще-то было удивительно, что этого не случилось раньше. Украли все — и мешочек с драгоценностями, и саквояж. Хорошо, что не тронули бумаги и икону, которые, по совету поповича, она зашила в подкладку рваного тулупа. Обычно, без оплаты проводники отказывали от места в отряде и безжалостно бросали недавних попутчиков. Но оказалось, что Нелли было, чем платить.

Если до этого момента у Нелли еще остались обрывочные воспоминания о своих скитаниях, то все последующие события ее память стерла, уничтожила, упрятала подальше. Но одного ее тело забыть не могло — это руки. Волосатые или гладкие, дряблые или мускулистые, они жадно шарили по ее телу — груди, бедрам, между бедер, и этого забыть ей не удавалось. В первый раз, прежде даже не целовавшаяся Нелли сразу и не поняла, что с ней произошло. В шоке от боли, омерзения и гадливости, она безвольно подчинилась тому, что ей предстоит выжить вот такой ценой, и эту самую большую цену — свою гордость, ей придется заплатить. Надвинув на глаза старый крестьянский платок, Нелли отгородила себя от других беженцев. Ей казалось, что это не она, а кто-то другой вселился в ее поруганное тело. И не видела завистливых взглядов, которые бросали на нее попутчицы. Ведь это ей, а не им, не таким красивым, не таким молодым, перепадали теплая постель, тот самый крестьянский платок, кусок жесткого мяса, неизвестно какого происхождения, а то и место в повозке.

Но Нелли, погруженная в бездну своего отчаяния, горя и унижения, ничего этого не замечала. Выжить, выжить любой ценой. Так прошло несколько месяцев.

И вот, словно грязную пену из старого таза, беженцев, наконец-то, выплеснуло в девственно белоснежную, еще не тронутую гражданской войной, Одессу. От ее светлых зданий проводники исчезли как ночные призраки, унося остатки их сокровищ. Не обращая внимания на веселое многоголосье солнечных одесских улиц, порядком оборвавшиеся и поредевшие остатки отряда, подались к смотровой площадке на скале. Они уже не смели, не надеялись увидеть на рейде обещанный британский корабль, чье название, словно, некий пароль в другую жизнь, им шепотом поведал последний проводник. А вдруг после месяцев мучений, все окажется обманом?

Но он действительно был там — белоснежный огромный океанский корабль с четырьмя черными с красной линией трубами, с зигзагами камуфляжа и горделиво реющем на мачте Юнион Джеком.

«Тубероза», «Тубероза»! — словно заклинание восторженно зашептали самого разного размера и возраста разбитые, обветренные, покусаные губы.

«Тубероза — семейство агавовых. В некоторых странах зовется Амариллисом» — тупо выдала память Нелли строчку из иллюстрированного учебника ботаники, которой она так увлекалась в детстве.

Словно опровергая свое цветочное название, корабль дерзко ощерился двенадцатью противолодочными пушками. Так как большевиков поблизости замечено не было, пушки, скоре всего, предназначались германскому противнику.

Ручеек ее «однополчан» заструился вниз, к пирсу. Но Нелли осталась. Медленно стянула с себя ненужный платок. В тулупе было жарко, но она этого не замечала. Смотровая площадка была огорожена низким бордюром с мраморными перилами, внизу скала резко обрывалась в пропасть прибоя.

Вот она — земля, вернее, палуба обетованная! Но радости не было. Весь ужас происшедшего навалился на Нелли мрачным чудищем. Спастись любой ценой?! Как же так?! Все ее воспитание, корни, вся ее родословная, должны была подготовить ее к тому, что спасать-то надо было бессмертную душу, а не плоть! А что же она натворила — погубила душу! Кому теперь нужна ее поруганная, использованная плоть?! Нелли охватила дрожь омерзения к себе.

Не отрывая взгляда от белоснежного корабля, она ступила поближе к краю бордюра. Еще шаг, еще один…

Кто-то цепко ухватил ее за локоть. От неожиданности Нелли ахнула и резко обернулась. По-прежнему увлекая ее подальше от края площадки, небольшого роста сухонький пожилой господин во фраке и с уморительной бородкой клинышком, второй рукой вовсю размахивал старомодным черным цилиндром.

— Императорский торговый дом Гершензон и Гершензон, ваша светлость!

***

Вода в ванне стала прохладной. Нелли потянулась было к крану, чтобы добавить горячей воды, но передумала. Блаженно поднялась, облачилась в шикарный розовый банный халат с эмблемой корабля и ступила босыми ногами на мягкий ворсистый ковер безупречной чистоты. Такой роскоши, как в этой трехкомнатной каюте, не было даже в доме у Мещерских, чье состояние к двадцатому столетию заметно сократилось.

Медленно, чтобы продлить удовольствие, Нелли вышла из ванной, переоделась в