Завершив преамбулу, Матвей Платонович счел свой долг выполненным и дальнейшее излагал безо всяких уверток и оговорок. Ознакомив женщин с азами клинописи, он перешел к символике зиккурата — ступенчатой пирамиды, каждый ярус которой окрашен в свой цвет. Истоки этого архитектурного новшества он нашел в эпосе о Гильгамеше и, походя коснувшись важной темы потопа, красной линией прошедшей через все великие книги древности, перешел к деяниям Хаммурапи. Предъявив аудитории фотографию царского камня, на котором был высечен свод законов (оригинал украшает Месопотамский раздел Лувра), Тетерятников подчеркнул его фаллическую символику. Женщины символики не поняли, но, взглянув, постеснялись переспросить.

Вторая лекция, посвященная Ассирии, обогатила их знания рельефным портретом полководца, чей лысый череп противоречил буйно вьющейся бороде. Борода, похожая на крахмальный цилиндр, жестко подпирала подбородок, понуждая ее носителя держать голову прямо, — что соответствовало его высокому военному статусу. Впрочем, если верить древним рельефам, все без исключения ассирийцы держали головы прямо, что вряд ли отражало настоящее положение дел. Указывая на эту особенность, лектор употребил таинственное слово канон.

Его строгость сменилась волнением, когда, добравшись до Нововавилонского царства, пришедшего на смену Ассирийскому, Матвей Платонович заговорил о воротах Иштар. Этой богине аккадского пантеона — звезде утреннего восхода, нежной планете Венере, богине войны и плотской любви, — в шумерские времена носившей имя Инанна, он посвятил остаток лекции. Ее ворота, облицованные синеватой глазурью, открывали путь к храму верховного бога Мардука. Храм считается прототипом Вавилонской башни. Реконструированные ворота входят в экспозицию берлинского Пергамона.

На фотографии, предъявленной слушателям, они предстали во всей первозданной красоте: по глазури, уходящей в шумерское небо, поднимались неслышной поступью желтоватые львы. В особенности слушательниц поразил рассказ о гневе Инанны. Перед воротами Царства Смерти красавица выдвинула ультиматум: потребовала, чтобы ее впустили, и в случае отказа пригрозила выпустить на волю мертвецов, поедающих живых. “Тогда мертвые умножатся более живых”. Процитировав аккадский текст, Тетерятников успокоил слушательниц: угроза красавицы подействовала.

Добросовестные ссылки на экспозиции европейских музеев женщины пропустили мимо ушей: в те времена эта информация была лишней.

Мало-помалу, двигаясь по оси истории, Тетерятников подобрался к точке, от которой начинался отсчет новой эры. Едва коснувшись греков и римлян, создавших свою собственную мифологию, он поведал слушательницам о том, что христианство, в позднейшие времена завоевавшее Европу, основывалось не только на Ветхом Завете. Его неотъемлемым источником стали тайные знания древних цивилизаций.

К этому времени весть о талантах Тетерятникова разнеслась по городу и миру, состоявшему из научно-исследовательских институтов, исполненных женскими душами. С той же истовостью, с какой в этих стенах обсуждали иностранные тряпки, приносимые на продажу, женщины рассуждали о Матвее Платоновиче.

Почин открыли смежники. В профком тетерятниковского института пришло письмо, содержавшее просьбу. Матвея Платоновича призвали и, намекнув на материальные выгоды, предложили отправиться в народ. Тетерятников призыву внял, и с этого времени его портфель разевал пасть в различных лекционных залах, для проникновения в которые требовались специальные пропуска. Таким образом, приблизившись к рубежу, когда нормальные люди уходят на пенсию, Матвей Платонович обзавелся поприщем, в предвкушении которого протекла вся его сознательная жизнь.

На пенсию его отпустили неохотно: речи, звучавшие на проводах, дышали искренним сожалением. К разочарованию Матвея Платоновича, никто не назвал его скромным и добросовестным. Напротив, в голосах звенела обида: выступавшие призывали его не забывать родные стены, давшие путевку в большую жизнь.

Год за годом, не иссякая и почти не повторяясь, Тетерятников переходил из зала в зал, рассказывая о прошлом и не особенно пристально вглядываясь в настоящее. За это время, с точки зрения бывших сослуживцев, Матвей Платонович заметно опустился. Он и прежде не слишком заботился о бренном, теперь же производил и вовсе ошеломляющее впечатление. Во-первых, из его гардероба навсегда исчезли носки. В глазах Тетерятникова эти парные предметы обладали отвратительным свойством: рвались и терялись. Покончив с носками, Матвей Платонович взялся за рубашки. Изорвав две штуки, он изготовил несколько удобных манишек, которые подвязывал под подбородок на манер детских слюнявчиков. Питался Тетерятников урывками, предпочитая угощаться где придется. Вообще говоря, он любил вкусно поесть. Особенно лакомыми казались мясные супы. В гостях Тетерятников кушал вдумчиво. Вначале он вылавливал вкусные кусочки, потом, приподняв тарелку, выпивал бульон через край. За глаза знакомые подшучивали над его странностями, но поесть предлагали, не то снисходя к убогости, не то восхищаясь преданностью идее.

Идея и вправду была величественной: всю свою жизнь Матвей Платонович приобретал книги. Однокомнатная квартирка, лепившаяся под стрехой доходного дома, стала не столько жилищем, сколько библиотекой. Стеллажи, в нормальных домах окаймляющие стены, разрезavли жилую площадь на ломтики узких проходов. В этом лабиринте Тетерятников плавал как рыба в воде. Основу собрания положили довоенные приобретения. В те упоительные времена редчайшие экземпляры доставались за бесценок. С ними могли сравниться лишь военные и первые послевоенные годы. Теперь подлинные удачи случались все реже. С тем большим азартом Матвей Платонович выслеживал добычу.

В жизни, протекавшей незаметно, Тетерятников не знал иного счастья. Женщин он отпугивал, к редким друзьям относился потребительски. Впервые появившись в чужом доме, он окидывал взором библиотеку и, высмотрев несколько названий, вступал в окольные переговоры. Обыкновенно торг удавался, поскольку, встав на тропу охоты, Матвей Платонович умел быть щедрым. Случались и конфликты. Убедившись в том, что владелец отказывается уступить, Тетерятников прибегал к воровству. Делал он это так, что вывести его на чистую воду не было никакой возможности. В крайнем случае Матвею Платоновичу отказывали от дома. Дело, однако, было сделано, и, хитро улыбаясь, Тетерятников определял добычу на дальнюю полку. К себе в квартиру он не допускал никого.

Обитал Тетерятников на кухне. Подкрепившись “Завтраком туриста”, он обстоятельно пил чай, радуясь доступности колотого сахара, и, застелив стол чистой газеткой, углублялся в чтение. Памятью Матвей Платонович обладал уникальной. Раз прочитанное впечатывалось в нее навечно, словно извилины, скрытые под черепной коробкой, были своего рода библиотекой, хранящей обширные фонды. В ранней юности Матвей Платонович не осознавал своих талантов, искренне полагая, что мало чем отличается от всех прочих. Глаза открылись тогда, когда, поразив экзаменаторов своими познаниями, он поступил в Ленинградский университет. Тут-то и обнаружилась странная особенность, повлекшая за собой неприятные последствия.

Выяснилось, что при всей уникальной памяти Тетерятников не мог стать отличником. Огромный корпус сведений, плескавшихся в его мозгу, не складывался в закономерности. Честно приступая к ответу, Тетерятников довольно скоро углублялся в такие дебри частностей, из которых уже не мог выбраться на светлые поляны советской науки. Преподаватели, дивившиеся его эрудиции, пытались прийти на помощь, но талантливый студент сникал на глазах.