Анна огляделась. Вокруг царит покой. Светит необычно яркое для февраля солнце. Звенит синица. Разомлев от тепла, топчутся и воркуют голуби. В открытое окошко видны склоненные головы монахинь в ткацкой. В хлеву блеет коза. Кривобокая сестра Геновева, спрятав руки в широкие рукава сутаны, словно тень, прошмыгнула в часовню. Отправилась подливать масло в лампады.

Анна вышла через открытые ворота из стен обители. Возможно, солнце и по-весеннему теплый день были виной тому, что ей вдруг нестерпимо захотелось побродить по округе. Над аркой ворот возвышалась деревянная статуя Девы Марии, потемневшая и растрескавшаяся от времени, покрытая потеками сырости. Анна благоговейно перекрестилась, глядя на нее, потом повернулась и направилась прочь. Здесь, в обители святого Мартина, она могла делать все, что ей заблагорассудится. Эта свобода несколько угнетала ее прежде, потому что душа ее жаждала строгости и лишений; со временем Анна предполагала принять здесь постриг, но испуганное преклонение настоятельницы перед нею сводило на нет все ее попытки выказывать смирение. Раньше она этого не замечала, впрочем, раньше она вообще ничего не замечала…

Анна спустилась по каменистой дороге в долину. Здесь, блестя на солнце, торопливо бежал ручей. Солнце пригревало, но все еще веяло промозглой сыростью. Анну это не пугало. Одежда послушницы из толстой грубой шерсти была достаточно теплой, деревянные башмаки защищали от влаги ступни. Раньше Анна и шагу ступить в такой обуви не умела. Сама не заметила, как привыкла.

Она видела селение в долине. Дома из серого шиферного камня были покрыты тростником. Возле самой деревни на ручье стояла плотина, здесь глухо шумели лопасти колеса водяной мельницы. В ограде были сложены мешки с зерном, раздавался ровный гул жерновов. Анна знала, что мельница принадлежит монастырю и приносит неплохой доход, ибо другой нет во всей округе вплоть до Грассингтонского моста. Но туда добираться добрых восемь миль, и посему местные крестьяне предпочитали платить за помол бенедиктинкам Сент-Мартина.

Спустившись с откоса, тропинка вилась теперь совсем недалеко от селения. Легкий ветерок доносил запах овчарни и кисловатого торфяного дымка. В тишине отчетливо разносилось монотонное постукивание по металлу – трудился кузнец. Слышалось неторопливое поскрипывание колодезного ворота, который вращал низкорослый черный ослик.

Заливистое ржание лошади привлекло внимание Анны. Из болотистой низины к селению легкой рысью приближался всадник. Его кольчуга тускло мерцала при свете солнца. Кажется, он заметил Анну и, заслонясь от солнца, стал смотреть, как она бесцельно бродит у воды. Анна повернулась и пошла прочь. Сама не зная почему, она недолюбливала этого начальника отряда стражи. Когда-то он служил в Нейуорте, но совсем недолго. Потом переметнулся к Глостеру. Обычное дело: наемник часто меняет господина. Однако Анна почему-то стремилась избегать общества этого Джона Дайтона. Мать же Евлалия была только рада тому, что в селении расположились люди герцога. После того как произошел набег с гор и лихие люди угнали несколько принадлежавших монастырю коров, она постоянно испытывала беспокойство, а вооруженные люди наместника Севера возвращали ей уверенность в завтрашнем дне. К тому же Болтонское аббатство, приходу которого принадлежал и Сент-Мартин ле Гран, уж слишком далеко, а аббата более остального волнует, как бы поисправнее получить с сестер-бенедиктинок оговоренное количество шерсти и льна, а вовсе не их безопасность.

Анна обогнула выступ монастырской стены, миновала мостки, где они с сестрой Агатой полоскали белье, и, поднявшись по каменистому склону, оказалась на своем излюбленном месте у ручья. Здесь лежал ствол старого бука, поваленного бурей, его вывороченные корни нависали над водой. Анна любила проводить время здесь, склоняясь над вышиванием или книгой, а порой просто наблюдая, как в водоворотах ручья гибкими тенями мелькает форель. Сейчас она снова глядела на противоположный склон, где среди других крестьянских детей мелькала фигурка ее дочери Кэтрин. Девочка все чаще убегала от матери, и не в силах Анны было удержать ее подле себя. Счастье еще, что прошел тот страх, который мучил ее в первое время настолько, что она вообще не отпускала девочку от себя. Да и теперь, если Кэтрин задерживалась в долине и не являлась к трапезе в монастырь, Анна начинала испытывать тягостное беспокойство. Детей в селении было немного, и далеко они не забредали. Вот и сейчас Кэтрин и ее маленькие приятели, устав дразнить пса, собрались в кружок и что-то разглядывали на земле. Потом веселой стайкой потянулись в сторону зарослей ольхи и тонкоствольных берез. Кэтрин, ведя пса за ошейник, шла одной из последних. Анна проследила за ней взглядом.

Ее дочь, несмотря на живой характер, никогда не была заводилой, как сама она в детстве. Наоборот, Кэтрин была ранима и часто терпела обиды от своих приятелей, которые обращались с девочкой из монастыря, как с равной, и лишь посмеивались, когда она принималась доказывать, что она дочь благородного рыцаря. Кэтрин жаловалась матери, но Анне нечем было ее успокоить. Растрепанная, в темном, напоминающем сутану платьице, немного великоватом и с уже обтрепавшимся подолом, ее дочь ничем не отличалась от сельских ребятишек. Анна сама была такой в детстве, и ей тоже не верили, что она дочь могущественного графа. Впрочем, это вовсе не мешало ей командовать целой ватагой детворы, и она всегда оставалась признанным вождем, хотя бывало и так, что ей приходилось кулаками доказывать свое превосходство.

Кэтрин была слабее. Она огорчалась, когда ей не верили, и сразу бросалась искать утешения у матери. О, эта беспокойная и шумливая Кэт Майсгрейв! Монахини в обители, лишенные радости материнства, просто обожали ее. Она была их баловнем, их бедной сироткой. Особенно в ту пору, когда ее мать, казалось, не замечала ее, пребывая в мрачном забытьи. Монахини пытались защитить Кэт от ее буйных приятелей, и даже толстощекая сестра Агата, не боясь уронить свое достоинство, порой с хворостиной гонялась за малолетними разбойниками. Но дети этого дикого края не признавали над собой ничьей власти, кроме монастыря, и, если Кэтрин важничала и искала защиты у святых сестер, они попросту изгоняли ее на время из своего сообщества. Поскучав день-другой в стенах монастыря, Кэтрин первая шла на мировую.

Анна вздохнула. Она сама не заметила, как вышло, что дочь отдалилась от нее. Всему виной, конечно, то оцепенение, в которое она впала, в одночасье лишившись и мужа, и сына. Она всей душой тянулась к дочери, словно ища в ней опору, но ее несчастье было слишком велико, чтобы взваливать его на хрупкие детские плечи. Кэтрин бежала от горя матери, ей хотелось, чтобы ее любили, забавляли, ласкали. Ей хотелось радоваться тому миру, в котором она жила.

Над головой Анны с писком пролетела болотная ржанка. Ветер шевелил на каменистых россыпях побуревшие прошлогодние листья папоротников. Из расщелин уже пробивались первые цветы, начинали зеленеть побеги цепкой куманики, что, как вуалью, окутывала камни. Шумел ручей, земля пахла сыростью и горечью мха. Удивительный февраль! Анна смотрела вокруг с изумлением. Мир был прекрасен, но пережить такое горе и однажды встать с ощущением, что жизнь продолжается, что можно радоваться этой жизни, казалось невероятным. Неужели она еще сможет жить?..