В ответ Всеволод Великий раздул ноздри:

— И слушать этого не хочу! — и бросил сердито: — Каждому свою вотчину! — И глубокие морщины щек острее прорезались на его лице. Это был опасный признак.

— Ростов — старейший град Суздальской земли! — почти выкрикнул запальчиво в ответ Константин, уяснив, что отец не оценил его мотивацию. От обиды стоп-кран вырвало с корнем, его затрясло, зубы заплясали, неровно выбивая чечётку, и руки пошли ходуном. Он потерял контроль над собой и что-то кричал, уже от досады и сам уже не понимая о чем.

Старый князь тотчас взорвался в ответ, пристукнув посохом. Так слово за слово… ну и как это нередко бывает в таких случаях, наказание последовало незамедлительно и интересы старшего сына были изрядно ущемлены.

Всё многочисленное собрание больших людей (а отец собрал для объявления своей последней воли ближних бояр и дворян из всех городов, священников, купцов богатых) одобрило решение Всеволода Великого поручить великое княжение и меньших братьев Юрию, а ослушника Константина спешило заклеймить. И все, кто должен был принять присягу, и родичи, и бояре, и простые граждане, целовали крест и дружно присягали на верность Юрию Всеволодовичу, признавая только его одного великим князем и наследником.

Громом среди ясного неба поразило Константина это известие. Эффект от него можно было сравнить лишь с ударом крепкой дубиной по голове. Всякого он ждал, но чтоб такое пришло отцу в голову! К тому же обидно было и то, что владимирская дружина, и полки и посад, верят одному Юрию! А себя было просто жаль. Заливаясь жарким румянцем, он даже слезу чуть было из себя не выдавил, глаза горели обидой. Кому пироги да пышки, а кому желваки да шишки.

— Вот и радей после этого за интересы Отечества! — сделал он вывод.

Константин смириться с потерей никак не мог, и отцова воля в данной возникшей ситуации была для него не указ. Он предпочитал другой закон, тот, что ему выгоднее — закон наследования по старшинству.

— Мне все одно… Должно быть единственное право, прямое право перехода власти от отца к старшему сыну! — твердил он своим ближним боярам. — Так издревле было заведено на Святой Руси! Отец, старший сын, его старший внук… Право это утверждалось ещё древними киевскими князьями, а были те князья — не чета многим нынешним! Великие то были князья! Они вино пили мало, да и в теремах сиднями не сидели, а мотались они всё время в седле, пропахшие насквозь конским потом, и ели едва обжаренное над огнем костра мясо, собирая земли воедино. Тогда законы просты были, и решали их по совести! Так было всегда! Так и должно идти! Рушить заведенный единожды распорядок нельзя ни в чём: ни в думе княжеской, ни в хозяйстве, ни в самом княжестве! И тогда земля будет избавлена от потрясений.

Логика Константина была пряма и понятна.

Что было делать Юрию? Добровольно уступить? Пойти против воли отца? Это тоже неправильно. Не сам он себя старшим в Залеских землях назначил. А отец Всеволод знал, что делал, за то его и прозвали Великим. Потому ответ Юрия был сформулирован кратко:

— Чего не нами решено, то не нам и перерешать!

Логика упёрлась лбом в стену свершившегося факта, и дальше ей ходу не было. В данный момент закон был на стороне Юрия. Что оставалось? Похоронить гордые мечты, закиснуть в безвестности и унынии, зарыться с головой в книги и уйти с политической арены? Нет! На это Константин был не согласен! Он никому не даст себе в кашу наплевать.

Значит, оставалось одно — обойти закон. По тем временам это приравнивалось к объявлению войны.

Ждать пришлось недолго. Начал всё Константин. Он скинул свою личину любящего брата и повел себя вызывающе враждебно.

Для начала ростовский князь обратил в пепел Кострому и пленил жителей. Сделал он это зря. Земля была своя, и разорять ее без толку не стоило, да и на популярность, действуя таким образом, сложно было рассчитывать. Ярость взяла верх, но разгром Костромы не принёс ему утешения. Однако «Рубикон был перейден».

В ответ Юрий, собрав полки и призвав под свои знамёна муромского князя Давыда, пошёл прямиком на Ростов. Братья не остались в стороне. Молодое дело — неуступчивое. А молодые головы горячие. Да и нельзя уже стало отступать.

И пошёл брат на брата войной!

Семья разделилась на две части.

Детей у Всеволода было не двое, а целых тринадцать, восемь из которых мальчики, из них шесть были сейчас живы и стояли на ратном поле одни против других, выясняя, за кем из них правда. На одной стороне стояло четверо: Ярослав, Святослав и Иван были за Юрия, на другой стороне лишь двое, одним из которых был сам Константин, другим Владимир. Вот такая вышла арифметика.

Встретились на реке Ишне. Встали одни русские рати против других, а свои против своих же!

Сельский пейзаж обогатился отрядами всадников, блиставших кто богатым панцирем, кто дорогой кольчугой.

Количественный перевес был за Юрием, и вполне ясно виделось, что ростовскому князю не по силам тягаться с младшими братьями, но и у Константина были свои козыри.

Ростовская дружина, которую вёл боярин Александр Попович, не знала себе равных.

Добры молодцы были все как на подбор, справные: в бронях, зеркальных шеломах. Залюбуешься! Кормленые кони вычищены и кованы на все четыре копыта. Шерсть — что шелк! Выстоялись.

Боярин сам подбирал себе людей, и, глянув раз на его бойцов, сразу было видно, набор дружины дело истинно мужское, сурьёзное!

Ещё вчера эти громадные и белозубые гридни бесстрашно заигрывали с идущими на рынок кухарками, а сегодня они готовы встретиться лицом к лицу с такими же опасными бойцами, как и они сами. И не уступить.

Ратник должен твёрдо знать, что честь ему воздадут только за храбрость в бою, а не за что иное, тогда он и кровь свою положит за землю свою, за власть и за князя своего. С трусостью, с потерей мужества кончается для него все. В дружине нужны только такие бойцы, что не засиделись на печи, не обросли жиром.

Эти, все как один закаленные в битвах и привыкшие к звону сабель, блистали доблестью и выправкой с той снисходительной небрежностью, которая появляется лишь у старых вояк, прошедших огонь и воду. За нас голыми руками не берись!

Сам Александр Попович в шишкастом шеломе и прочной броне с алым щитом в одной руке и с острым мечом в другой восседал на могучем, под стать ему самому