Битву за право жить в Фоуи и писать книги удалось выиграть на двадцать третьем году жизни. К этому времени были опубликованы два рассказа, включенные в настоящий сборник: «Хвала Господу, Отцу нашему» и «Несходство темпераментов». В рассказе «Хвала Господу, Отцу нашему» тщеславный, любящий позлословить священник не спешит претворять в жизнь принципы, которые проповедует. Возможно, он является заготовкой образа безнравственного викария в романе «Трактир „Ямайка“». «Несходство темпераментов» — история мужчины, которому порой требуется уединение, и женщины, вцепившейся в него мертвой хваткой и пытающейся проследить каждый шаг. Здесь проявляется способность автора существовать одновременно в двух ипостасях, благодаря чему читатель воспринимает слова, произносимые героями вслух, и одновременно проникает в их тайные мысли. Этот особый дар чудесным образом проявился впоследствии в романе «Паразиты».

В некоторых из ранних рассказов повествование ведется от лица мужчины, в двух — от имени потрепанных жизнью проституток. И как ни старается автор спрятать свои переживания за мужским костюмом или слишком коротким облегающим атласным платьем, наружу проступает боль, вызванная собственническим отношением Джеральда и покорной снисходительностью Мюриэл к его многочисленным романам, и скрыть ее не удается.

«Ребенок, которому судьбой предназначено стать писателем, реагирует на любое дуновение ветерка», — пишет Дюморье в книге воспоминаний «Я в юности». Из ранних рассказов видно, как сознание наблюдательной нервной девочки, имеющей обыкновение до крови грызть ногти, так что однажды пришлось даже обратиться за помощью к врачу, формируется в условиях постоянной настороженности в ожидании предвестников бури. Когда всякий раз в преддверии очередной трагедии с замирающим сердцем ловишь на лице матери страдальческое выражение «нет, детям этого знать не надо». Сквозь цинизм рассказов «Уик-энд», «А его письма становились все холоднее» и «Любая боль проходит», где жестокосердные мужчины и несчастные женщины утверждают, что в любви не бывает счастливых финалов, просматривается проницательный юный ум со слабой верой в возможность любви и счастливого брака. Все это было бы невыносимо горько, если бы не полные восхитительного юмора меткие наблюдения, как в случае со стоящим у алтаря женихом, который смотрит на невесту, как пекинес на плитку шоколада.

С самого начала Дафну Дюморье отличала способность подарить читателю радость переживать прошлое и будущее сквозь призму иллюзорного настоящего, что отчетливо видно на примере полного удивительных пророчеств рассказа «Счастливая Лощина», опубликованного в ежемесячном журнале «Иллюстрейтед Лондон ньюс» в 1932 году. Подобно призраку, неотступно преследующему будущее самой писательницы, в рассказе присутствует атмосфера неотвратимости, фантастическая интуиция и предвидение грядущих событий на грани галлюцинаций, как в ее самом знаменитом романе, так и в реальной жизни. Здесь перед нами впервые предстает поместье Мэндерли. Героиня рассказа не может понять, почему оказывается во власти событий, случившихся в прошлом, которого она не переживала. Мятущаяся истерзанная душа обретает покой лишь во сне, где можно прижаться щекой к гладкой белой стене заветного дома, ставшего неотъемлемой частью жизни и завладевшего всем ее существом.

В сборник вошли более и менее удачные рассказы, но все они захватывают читателя и отражают мысли, тревожившие Дафну Дюморье на протяжении всей жизни. В ранних произведениях отчетливо видно умение автора проникнуть в психологические глубины, что впоследствии проявится еще ярче на примере героев будущих романов и биографий. А в этом сборнике попытки психологического анализа сосредоточены на ее собственных переживаниях.

Секс и страсть в сочетании с завистью и чувством вины — вот чего я ждала от Дафны Дюморье, когда вместе с другими возомнившими себя несчастными подростками зачитывалась ее книгами. А ведь именно в этом юном возрасте она начала писать свои первые произведения. Неужели же секрет ее популярности скрывается между строк ранних рассказов, таких как «Кукла» и «Восточный ветер»? И из глубин сознания каждого из нас мерзко ухмыляется Джулио? Может ли чувство стыда, принявшее изысканно-обостренный характер в более поздних произведениях, стать не индивидуальным, а всеобщим? Вот какие вопросы задавала я себе, перечитывая страницы, принадлежащие перу юной писательницы. К моменту их написания она уже начала выбираться из панциря одиночества и в то же время искала места, куда можно спрятаться, стремясь к уединению и свободе среди плеска морских волн, где можно полностью посвятить себя писательскому труду. И после опубликования первых рассказов Дафна Дюморье наконец получила такую возможность.

Полли Сэмсон

Примерно в сотне миль западнее островов Силли, вдали от главного морского пути, притаился скалистый островок, названный в честь святой Хильды. Бесплодный, не радующий глаз кусочек суши, покрытый крутыми утесами, уходящими глубоко в воду. В гавань ведет узкий, как ручей, залив, похожий на прорезанную в скале черную щель. Остров вздымается из морской бездны причудливым колючим обломком, величественным в своем одиночестве, бесстрашно подставляя угрюмый лик всем четырем ветрам. Словно неведомая сила в минуту страшного гнева вышвырнула его из недр Атлантики, навеки оставив дерзкий осколок противостоять яростной стихии. Более ста лет назад лишь немногие знали о его существовании, и моряки, заметив черный контур на горизонте, принимали остров Святой Хильды за скалу, возвышающуюся подобно одинокому часовому среди океана.

Население Святой Хильды никогда не превышало семидесяти человек. Все они были потомками первых поселенцев, приехавших с островов Силли и западной части Ирландии. Единственным средством к существованию служили рыбная ловля и земледелие. С появлением радио и берегового катера, что приходит на остров каждый месяц, жизнь существенно изменилась. А тогда, в середине девятнадцатого века, связь с Большой землей порой отсутствовала по нескольку лет, и люди деградировали, превращаясь в покорное апатичное стадо. Таков неизбежный результат браков между родственниками. Не было ни книг, ни газет, и даже маленькая часовня, построенная первыми поселенцами, пришла в запустение. Год за годом неспешно текла скучная жизнь, без новых лиц и свежих мыслей, способных нарушить привычное однообразие. Иногда на горизонте мелькал парус, и глаза островитян загорались любопытством, но неизвестный корабль, подобно далекому призраку, медленно таял в туманной дымке, предаваясь забвению.

Коренное население острова Святой Хильды состояло из людей миролюбивых, рожденных для безмятежного существования без тревог и волнений, такого же монотонного, как плеск разбивающихся о берег волн. Они ничего не знали о мире, находящемся за пределами маленького кусочка каменистой земли, где самыми важными событиями являлись рождение и смерть, да еще смена времен года. Человеческие страсти и великие горести обходили их стороной, а желаниям, что томились в неволе в потайных уголках души, так и не суждено было увидеть свет. Счастливые в своей слепоте, они, подобно детям, радостно брели ощупью в темноте, не стремясь найти выход из окружающего мрака. Внутреннее чутье безошибочно подсказывало, что на неведении зиждется благополучие, в котором нет места необузданным порывам и неистовству, где безраздельно царит не нуждающаяся в словах умиротворенность. Люди обычно ходили, потупив глаза в землю, так как устали смотреть на пустынное море без единого суденышка и на не меняющееся годами вечно одинаковое небо.