Готово! Остается лишь выждать, пока уляжется суматоха, и вернуться за добычей. Можно, если хотите, назвать это вкладом до востребования.

Затем, вооруженный одной невинностью, я вернулся к лестнице и спустился на первый этаж.

Дверные створки медленно и беззвучно раздвинулись и сошлись. За ними стоял охранник – спиной ко мне и так близко, что можно дотянуться рукой. Что я и сделал, да еще похлопал его по плечу. Он с визгом отскочил, развернулся и вскинул ружье.

– Простите, не хотел вас побеспокоить, – вежливо сказал я, – но боюсь, я потерял своих коллег. Вы не знаете, где сейчас все журналисты?

– Сержант, я тут сцапал одного, – пробормотал он в микрофон, укрепленный на плече. – Ага, это я, рядовой Измет, одиннадцатый пост. Так точно. Есть задержать. – Он навел на меня ствол. – Не вздумай рыпаться!

– Уверяю вас, это совершенно не входит в мои намерения!

Я полюбовался ногтями, снял с пиджака несколько пылинок и засвистал веселый мотивчик, стараясь не обращать внимание на подрагивающее дуло. Наконец раздался частый топот множества ног, и нас атаковал взвод под предводительством мрачного сержанта.

– Добрый день, сержант. Вас не затруднит объяснить, почему в меня целится этот солдат? Нет, лучше скажите, почему вы все в меня целитесь?

– Изъять «дипломат»! Надеть наручники! Увести!

Немногословный он парень, этот сержант. На картах, розданных журналистам, не был отмечен лифт, в который меня затолкали. Как и не было на них даже намека на многочисленные ярусы под первым этажом. Подземелье бог знает на какую глубину уходило в планетное чрево. По моим барабанным перепонкам шарахнуло давлением. Мы проезжали ярус за ярусом, и вскоре я сбился со счета, но их числу определенно позавидовал бы любой небоскреб. От мысли, что я откусил гораздо больше, чем способен прожевать, мой желудок съежился. Наконец меня вышвырнули из лифта, провели по коридору, перегороженному на каждом шагу решетчатыми воротами, и втолкнули в помещение особенно мрачного вида – с традиционно голыми стенами, лампами без абажуров и жесткой табуреткой. Я тяжко вздохнул и сел. Мои попытки завязать разговор остались без внимания, как и предъявление репортерского пропуска. Впрочем, его у меня забрали вместе с ботинками, а следом за ними отправилась и одежда. Я накинул халат из черной колючей мешковины и более не старался разговорить охранников.

Честно говоря, мой боевой дух в те минуты пребывал не на высоте и падал все ниже по мере того, как слабело действие успокаивающе-собирающей таблетки. Как раз в тот миг, когда он шлепнулся на самое дно, громкоговоритель неразборчиво пробулькал несколько приказов, и меня в спешке препроводили по коридору в другой кабинет – с точно такими же голыми лампами и табуретом. Но здесь обстановку дополнял металлический стол, и еще больше металла было в глазах офицера, который восседал за ним. Вперив в меня весьма красноречивый взгляд, он указал на мою расчлененную одежду, «дипломат» и обувь.

– Меня зовут полковник Неуредан, и я тебе не завидую.

– Вы со всеми журналистами-межпланетниками обращаетесь подобным образом?

– Никакой ты не журналист, – изрек он с теплотой двух жерновов, трущихся друг о друга. – Документы липовые. Кроме того, у тебя в ботинках молекусвязные генераторы.

– Разве их ношение запрещено законом?

– Здесь, на Пасконжаке, запрещено. Наш закон карает за все, что угрожает безопасности Монетного Двора и выпускаемых им межпланетных кредитов.

– Но ведь я ничего плохого не сделал!

– Все, что ты сделал, плохо. Подделка документов – раз. Нелегальное проникновение на охраняемую территорию – два. Усыпление охранника – три. Любое из этих преступлений учтено нашим уголовным кодексом. Четырнадцать пожизненных сроков – вот что тебе светит! – От его голоса, и без того угрюмого, повеяло могильной жутью. – И даже кое-что похуже.

– Шутите? Что может быть хуже четырнадцати пожизненных сроков?

Как ни силился я держать себя в руках, голос мой прозвучал надтреснуто.

– Смертная казнь. Кража на Монетном Дворе карается смертью.

– Но ведь я ничего не украл!

Проклятый голос! Дрожит, чтоб его!

– Очень скоро мы это выясним. Приняв решение чеканить пятисоттысячные монеты, мы надлежащим образом позаботились об их защите. Подсыпали в материал микроскопические приемники, улавливающие особый сигнал на особой частоте. А еще – звуковые устройства, выдающие их местонахождение.

– Ну и глупо! – заявил я с ничем не обоснованной бравадой. – Здесь это не сработает. Столько монет…

– Все они уже в надежном хранилище под десятью футами свинца. Если хоть одна монета – снаружи, мы ее услышим.

Будто в подтверждение его слов вдали раздался колокольный звон. Железную физиономию моего инквизитора украсила ледяная улыбка.

– Это они, – вымолвил он.

Мы просидели в молчании несколько долгих минут. Наконец раскрылась дверь, и знакомые охранники бросили на стол знакомый мешок. Офицер взял его за уголок, медленно приподнял, и на стол со звоном посыпались монеты.

– Так вот они какие! А я и не…

– Молчать! – громыхнул полковник. – Они похищены из чеканного цеха. Найдены в трубе плавильной печи вместе с орудиями преступления.

– Ничего не доказывает.

– Все доказывает!

Он метнулся ко мне с проворством змеи, схватил за руки и хлопнул ими по прозрачной пластине на столе. Над ней тотчас возникла голограмма моих отпечатков.

– На монетах нашлись «пальчики»? – спросил он, оглядываясь через плечо.

– Сколько угодно, – ответил призрачный голос. На столе отъехала крышка ящичка, явив нашим глазам что-то вроде фотоснимков. Полковник рассмотрел снимки и, опуская их в щель возле пластины, снова согрел меня улыбкой айсберга. В воздухе образовалась вторая голограмма. Подчиняясь прикосновению офицерского пальца к пульту управления, она подплыла к первой и наложилась на нее.

Изображения померцали и слились воедино.

– Совпадают! – торжественно заключил Неуредан. – Если хочешь, можешь представиться, чтобы мы правильно высекли на обелиске твое имя.

– При чем тут обелиск?! И при чем тут смертная казнь? Это противоречит галактическим законам!

– Здесь галактические законы не действуют, – произнес он назидательным тоном кладбищенского сторожа. – Здесь действуют только законы Монетного Двора. Его приговор обжалованию не подлежит.

– А как же суд… – промямлил я, и в голове заплясали видения: адвокаты, присяжные, кассации, апелляции…

В его голосе не было и тени сочувствия, а с лица бесследно исчезла даже улыбка айсберга.

– На Монетном Дворе кража карается на месте преступления. Суд проводится после исполнения приговора.