Вопросы эти в повести остаются не решенными до конца или ответы на них даются многозначные — редко прямо, чаще намеками, символами, логикой действия, подтекстом диалога. Но постепенно и неуклонно, как снимок на фотобумаге, проявляется некий закон человеческого существования, необходимость, данность: никуда не денешься, всякий человек связан тысячами нитей с другими, живет в других и через других и, отрекаясь, порывая нити, неизбежно оказывается «посторонним» и, главное, самому себе тоже не нужным.

Иными словами, все мы связаны между собой и отвечаем друг за друга, все мы в каком-то смысле пастыри по отношению друг к другу. Отсюда и само название повести, раскрывающееся в символическом сне Лео Грея.

Казалось бы, трактуя такую в общем-то не новую тему, легко впасть в банальность. А вот у Себерга ни малейшего привкуса банальности. И ни малейшего привкуса слащавости. Его героям, будь то вся светящаяся добротой, теплая, эмоционально яркая Роза (недаром она названа Розой) или же прохладная, замкнутая, ничем других не дарящая Маргарита (недаром она названа Маргаритой), одинаково чуждо обывательское понимание доброты по формуле «помогай другим, и они тебе помогут» или умиление филантропией. Да и сам Лео, помощник, так сказать, по роду профессии, весьма критически относится к филантропической деятельности — в данном случае уже в масштабах датской государственной машины, — говоря, что «доброта здесь — товар в эффектной упаковке». Все они живут в достаточно жестоком мире, где людям хорошо известно, что такое одиночество, изоляция, равнодушие. Не случайно у Себерга так много «изгородей» и «оград», а одна из глав так и называется «Вдоль оград» — символ поверхностности взаимообщения, тщетности попыток проникнуть «сквозь». Маргарита, например, самая «отчужденная» из героев «Пастырей», демонстративно не признает доброты и не желает быть доброй. Но как раз для нее-то принятие закона человеческой взаимосвязанности и взаимоответственности оказывается особенно важным, ибо без этого она остро будет ощущать себя лишней, не будет знать, что с собой делать. И она приемлет его. Проповедница собственной независимости, мечтающая жить наконец сама по себе, желающая смерти. Лео как лучшего исхода, она в конце концов добровольно взваливает на себя обузу совместной жизни с калекой. Она добровольно выбирает, как она выражается, «злую судьбу», она учится смотреть в лицо жизни и брать вину на себя, поскольку считает себя косвенно виновной в трагедии Лео. Пусть она делает это из самоутверждения. Но она совершает тот же выбор, что и Роза, Обе они не отстраняются, но берут тяжкую ношу на себя.

Та же тема ответственности, но уже не только перед самим собой или каким-то другим человеком, а шире — за положение вещей в мире вообще — затронута Себергом в связи с сыном Лео Марком. «Загадочное молодое поколение», — как говорит Маргарита. Знаменательно, что Себерг не прошел мимо современного молодежного движения, вызывающего столько споров во всем мире. Датская жизнь интересует и тревожит его не только в нынешних своих проявлениях, но и в своем развитии, и он пытается угадать, что несет с собой «загадочное поколение». Себерг увидел и наивные, нелепые, подчас уродливые формы «бунта» молодых, и их доходящую до жестокости прямолинейность, и вызывающую насмешку эффектную позу, и в то же время искренность их презрения к «паразитическому» миру взрослых, жажду справедливости. Молодое поколение находится в состоянии острейшего конфликта с современными формами западной жизни, будучи одновременно заражено теми же пороками — в этом смысл образа Марка.

Итак, проблема вины и ответственности. Проблема выбора судьбы. Выявляющаяся через личные судьбы общая картина мира — в данном случае картина Дании нашего времени (действие повести имеет совершенно точные временные рамки, с февраля по август 1969 года). Положение личности в окружающей ее действительности. Присутствие авторской заинтересованности, авторской концепции. Как, в самом деле, не похоже все это на «беспристрастный объективизм» иных скандинавских представителей «новой литературы», нередко оборачивающийся всего лишь равнодушием и незаинтересованностью в общечеловеческих проблемах современного бытия! Нет, Себерга интересует, волнует и мучает, отчего человек в родной ему Дании ощущает себя таким неприкаянным, лишним в жизни общественного организма или даже враждебным ему, откуда это разъединение людей, эта душевная растерянность. Автор «Пастырей» — не равнодушный регистратор фактов, но заинтересованный участник.

Себерга никак не обвинишь в прямолинейности, тенденциозности. Он пишет тонко, никогда не комментируя событий от своего лица, заставляя звучать подтекст, создавая многозначные образы, ставя перед читателем массу вопросов. И в то же время пишет точно, конкретно, вещественно. Как сказал о нем известный датский критик Енс Крусе, он пишет «ошеломляюще сложно и вместе с тем прозрачно просто». И в этой сложной простоте особое очарование его таланта.

Сам Себерг в интервью, данном им корреспонденту норвежского журнала «Виндуэн» еще в 1964 году, сказал, что, по его мнению, какие угодно сложные и высокие мысли могут быть выражены в достаточной степени ясно и общедоступно. И доказал это в «Пастырях», которые, при всей своей многозначности, доступны любому восприятию.

Успех, которым пользуется сейчас Себерг у себя в стране, не однодневный, не случайный. Датская критика с самого начала возлагала на него большие надежды как на писателя, который способен сказать новое слово в литературе. Теперь, после выхода в свет «Пастырей», стало ясно, что надежды эти оправдались. И хотя в уже упомянутом интервью Себерг с завидной скромностью сказал о себе: «Быть писателем для меня лишь желаемое, к писателям я себя не причисляю», его, безусловно, можно причислить к наиболее интересным писателям современной Дании.

В. Мамонова

Глава 1

КАРТОЧНЫЙ ДОМИК

Лео Грей, ранним февральским утром удаляясь от Таубена, спрашивал себя, зачем он уехал, когда бы так хорошо остаться. Он был печален, он пережил радость. Он был одинок, он пережил близость с той, которую полюбил и не разлюбит. Но это настроение пройдет, счастье бередит раны, которые залечатся в тени и в тайне.

Дорога через пригород была скверная, старая брусчатка бежала по рытвинам, по несчетным лужам, постоянно грозя столкнуть Лео с каким-нибудь велосипедистом, метнувшимся из калитки в ограде и спешащим на работу, в жадно распахнутую пасть города.

Цистерны с молоком останавливались подле молочных, в сумраке булочных продавщицы расставляли хлебы по полкам и витринам; автобусы мчали от одной остановки к другой редких пассажиров, словно рисованных на дереве — вытянутых, печальных и без газет в руках.

Наконец брусчатка влилась в широкую черную автостраду, и его закружило по спиралям нового чуда, призванного связать ряд важных