Миновав конюшни, мы вышли к царским хоромам. Огромное по местным меркам здание в пять этажей возвышается над городищем резными куполами и диковинными коньками крыш. Сруб из мореного дуба простоит века и переживет даже память о тех, кто его срубил. А работали мастера... Бревна подогнаны тютелька в тютельку, нигде ни зацепишься – рука гладко скользит по стене, под пальцами лишь узоры да завитки.

Но не время любоваться красотой, нужно дела делать.

У дверей в царские хоромы стоят еще двое караульных, уже с одними саблями, но все в тех же неизменных кумачовых кафтанах – символ принадлежности к царскому воинству. Богатыри как на подбор – пониже меня ростом, но в плечах раза в два шире.

Они дружно обнажили клинки и преградили мне путь.

– Стой! Кто таков и по какому делу пожаловал?

– Царь вызывал.

– Кто таков, отвечай?

– Волхв Аркаша.

– Подожди. – Один из стражников осторожно постучал в двери, из-за которых тотчас показалась лохматая голова, которой сообщили цель моего визита. Голова что-то буркнула и исчезла.

Ссыпав все семечки пацану – негоже представать пред светлы очи царские с полным ртом шелухи, – я оправил одежду и принялся ждать вызова на ковер к представителю верховной власти этих краев.

Что за дело у него ко мне? Если бы про визиты мои ночные узнал, так меня бы уже повязали – и в острог, а так...

Сквозь полуоткрытые ставни видна горница, частично освещенная солнечными лучами. Выскобленные до блеска полы, пристроившаяся в дальнем углу скамья, на ней развалился кот, неторопливо вылизывает свой хвост. Едва видимым белесым пятном мелькнуло чье-то лицо. Любопытно, видимо, кто-то в гости пожаловал. Любой английский сэр посетовал бы на моем месте, что, мол, прислуга везде одинакова, вечно сует нос в хозяйские дела, но нам, детям недостроенного коммунизма и развалившейся перестройки, непонятно во что его трансформировавшей, такие мысли чужды, а вот бабки-щебетушки, неустанно наблюдающие за нами в дверной глазок, из-за занавески, а еще чаще – со стратегической позиции на лавке у подъезда, – это наша действительность. Какой же подъезд без этого обязательного атрибута?

Я даже еще не успел начать нервничать – а ожидание этому весьма способствует, тем более если пребываешь в неизвестности, – когда дверь широко распахнулась и меня пригласили:

– Проходи, да поскорее. Царь наш батюшка заждались – срочно требуют к себе. Уже два раза интересовались.

Я не стал спорить и последовал за провожатым. Через просторные сени, затем горницу, по широкому коридору в царскую приемную.

Царь, как и положено, сидел на троне, покрытом позолотой и богатой резьбой. На голове широкий золотой обруч, а на коленях то ли посох, то ли скипетр с огромным огненно-красным рубином с одной стороны и россыпью блестящих алмазов – с другой.

Так близко царя Далдона мне лицезреть еще не доводилось. С точки зрения постсоветского человека, которому сперва прививали отвращение к разного рода царькам, а затем на конкретном примере показали гнилость по самой своей сути любых властей предержащих, вследствие чего у него выработалось стойкое презрение ко всякой облеченной неограниченной властью личности, ничего особенного в правителе земли русской не было. Мелкий, тучный, с носом картошкой и полным отсутствием аристократических манер.

Когда я вошел, царь сидел, развалившись на своем троне, закинув ноги на один из подлокотников и выбивая обгрызенными ногтями на гладкой поверхности посоха замысловатую мелодию, в которой хорошо прослушивался известный лозунг, скандируемый сотнями миллионов футбольных. фанатов: «... – ЧЕМПИОН» (на первое место данного изречения безболезненно вставляется название любой команды – мелодия и ритм от этого не изменятся). Корону он сдвинул на затылок, чтобы не спадала на глаза.

– Проходи, дорогой, – приветливо проговорил он, и на лице его изобразилась мученическая улыбка, которой я поверил: и в самом деле, скучно вот так изо дня в день сидеть в этом кресле с дурацкими атрибутами царской власти. Но такова жизнь...

– Рад приветствовать тебя, царь-батюшка, – сказал я в ответ, растянув губы в одной из самых искренних своих улыбок и слегка кивнув. Это одно из неоспоримых преимуществ волхва – не нужно падать на колени и лобзать стоптанные, в коровьем дерьме сапоги царя.

– Дело у меня к тебе есть, – сразу взял быка за рога царь Далдон.

Значит, голову рубить не будут, а это уже хорошо.

– Даже не дело, а так себе, дельце.

– Чем смогу, как говорится...

Царь махнул рукой, и давешний мой провожатый извлек из сундука гусли. О том, что это именно гусли, я догадался, потому что на балалайку инструмент не походил, равно как и на баян.

– Это гусли-самогуды, – пояснил царь. – Очень редкая вещица. Мне досталась как подарок к свадьбе от соседа моего доброго, царя Гвиндона. Ох и знатный владыка! Как дарить – от всей души, ничего ему не жалко. А как проспался – тут взад требовать начал. Я, знамо дело, дареное не возвращаю – вещь-то хорошая. Вот и воевали за гусли за эти, за самогуды. Почитай годков пять иль восемь слал он рати свои неисчислимые, да только и мы не лыком шиты – постояли за отечество. Сберехли гусли.

Выслушав рассказ, я многозначительно кивнул головой, гадая, что от меня царю понадобилось.

– Знатная игрушка, полезная. В политике ли – гостей заморских развлекать, просвещенность демонстрировать, аль меня – царя-надежу иногда развеселить да унять тоску-печаль.

Царь так увлекся, что принялся размахивать руками, и случилось то, чего и следовало ожидать – посох выскользнул из потных пальцев и полетел в оконце. Пока стражники бегали за улетевшим символом незыблемости царской власти, Далдон окончил рассказ:

– А вот давеча вышел казус: перестали гусли музицировать – мычат, словно издыхают. Вот ведь леший их дери!

Ухватив принесенный символ царской власти, царь выпрямился и поправил корону. Стукнув посохом о подлокотник трона, он выкрикнул зычным голосом:

– Слушай царский мой указ: коль исправишь ты инструмент – озолочу, шубу с царского плеча отпущу, а коль нет – на себя пеняй: мой меч – твоя голова с плеч! Сроку я даю три дня. Ну ступай – мне трапезничать время.

Уж и не помню, как я покинул царскую светлицу. Помню только, что, когда очнулся, добрая половина пути до родимой хаты была уже позади.

Невеселые мысли роились у меня в голове, точно назойливые мухи – прогонишь одну, налетает другая. Пытаешься отвлечься, подумать о чем-то другом – нет, не получается. И вот я всю дорогу думал, думал и надумал только одно: мне больше не скучно.

Добравшись до своей хижины, я первым делом положил инструмент на стол и внимательно изучил. Для начала визуально. До последнего момента во мне теплилась надежда, что поломка незначительна и легко устранима. Может, струна ослабла или шестеренка какая соскочила... Но струны туго натянуты, а шестеренки... Какие к черту шестеренки в магических гуслях?! Там даже нет дырочки, в которую нужно совать ключ, чтобы завести механизм.