Я ошалело вытаращился на разворачивающееся действо, пытаясь понять, что здесь происходит. То ли царь в актеры подался, то ли у него «крыша» от трудов праведных и ответственности великой течь дала.

– Отпусти! Глас народный не заглушишь.

На этот раз я смотрел царю в лицо, и поэтому могу поклясться – он рта не раскрывал. Но кто тогда? Кроме царя и меня, в коридоре никого нет. Разве что кот...

– Вот ты только посмотри на неблагодарного, – обратился ко мне Далдон. – Я ему сметанки, рыбки свеженькой, а он стихи срамные по ночам орет.

И в довесок к своим словам отвесил котяре затрещину, не забывая при этом держаться подальше от острых когтей.

Кот зашипел и сказал человеческим голосом:

– Отпусти.

Царь отрицательно покачал головой:

– Не могу, Василий, не могу. Посуди сам: отпущу я тебя – ты за старое возьмешься, по крышам лазать будешь, песни, порочащие меня – честь и совесть всего царства, орать будешь. Нет. Не видать тебе воли как своих ушей. Уж лучше я тебя в речку, с камешком на шее.

– А может, не надо?

– Надо, Вася, надо.

Видя такой поворот событий, я решил вмешаться. Не напрямую, конечно. Заступись я за царева опального кота, ему это не поможет, а мне за компанию раков кормить не хочется.

– Извините, царь-батюшка, не велите казнить, велите слово молвить.

– Ну-ну, молви. Голову оттяпать и опосля можно...

Я поперхнулся, но все же просипел:

– Выполнил я ваш указ, царь-батюшка. Починил гусли-самогуды.

– Правда? – удивился Далдон.

– Правда.

– Ох, волхв, если соврал...

– Как можно, ваше величество? Проверьте...

Я протянул гусли царю.

– Тру-ля-ля и тра-ля-ля, вы сыграйте для меня, – приказал Далдон.

Гусли исправно отозвались на приказ. Царь заметно повеселел. Он даже перестал трясти кота, который благоразумно замолк.

– Ну, волхв, уважил ты царя свово – батюшку, уважил... Проси за службу исправную чего душе хочется. Злата ли звонкого, яств ли сладких... Проси!

Гусли тем временем закончили наяривать одну мелодию и завели следующую, мало, впрочем, отличающуюся от первой.

У меня мелькнула шальная мыслишка попросить отдать за меня Аленушку, но ведь велит батюшка голову срубить – как пить дать велит.

Не знаю, до чего я додумался бы, но тут в события вмешалась третья сила. Она чинно вышла из покоев, мягко покачивая крутыми бедрами и, как положено, потупив взор. При всей кажущейся слабости, эта сила способна влиять на решения царя, равно как и на всякого иного жителя этой земли. Ну, если подумать маленько, разве устоит отцовское сердце против капризно надутых губок и кристально чистых глазенок любимого чада?

– Здравствуйте, батюшка, – нараспев приветствовала царя его младшая дочь.

Далдон что-то промычал в ответ и попытался спрятать Ваську за спину.

Царевна, словно и не заметив поспешных манипуляций отца, приблизилась ко мне:

– Здравствуй, гость дорогой! – А глазки так и искрятся.

– И вам желаю здравствовать, царевна Алена. Для меня истинная радость и великая честь выразить свое почтение самой красивой девушке на всем земном ша... диске.

Аленушка улыбнулась и протянула руку, которую я поцеловал на французский манер, нежно коснувшись губами чувствительной кожи на запястье.

От этого прикосновения ток прошел по моим жилам, желание прижать ее к себе стало нестерпимым. Но... Даже благодушное настроение царя не помешает ему ничтоже сумняшеся казнить меня.

– Батюшка, я смотрю – гусли-самогуды вновь играют?

– Да. Кстати... Тихо, самогуды, ша.

Инструмент послушно заткнулся.

Царевна Алена обошла отца сзади и, мягко отобрав кота, прижала его к груди и почесала за ушком.

Далдон нервно прижал к себе гусли, словно опасаясь, что и их отберут. Ему явно стало не по себе, наверное, сообразил, что я могу оказаться свидетелем того, как его решение казнить кота-баюна будет опротестовано. И его разрывали противоречивые чувства: с одной стороны, если он отменит свое решение, то тем самым подорвет собственный авторитет, что немыслимо, но, с другой, расстраивать дочь не хочется.

Ой-ей! Кажется, я попал. Ведь и ему известно, что нежелательные свидетели долго не живут. А уж если такая мысль посетила мои не очень закаленные в политических баталиях мозги, то царь и подавно додумается до этого.

– У-у-у, киса, – продолжала гладить котяру Аленка. А тот в ответ все «мур-р-р» да «мур-р-р». Вот ведь хитрая скотина! Я бы тоже замурлыкал.

– Говори, волхв, чего желаешь? Какую награду?

– Угодить вашему величеству – само по себе награда.

– Не лебези, а говори без утайки – чего душа желает.

– Царь-батюшка, не гневайтесь, есть у меня все. А большего – и не надо.

Сам понимаю, что отказываться от вознаграждения глупо, но нет сил бороться с чувством собственного достоинства. Уж очень сильно въелся в душу лозунг о всеобщем равенстве.

Положение спасла Аленушка.

– А правда, что волхвы живут одиноко?

– Да, моя царевна, – подтвердил я.

– Батюшка, – лучезарно улыбнулась царю Аленушка, – подари баюна волхву. Все ему не так одиноко будет.

Царь мгновение раздумывал, взвешивая все «за» и «против», но подобный план сулил решение возникшей проблемы, и он согласился.

– Дочь моя, будь по-твоему.

Она заулыбалась еще шире, озарив горницу ярким светом своего обаяния:

– Возьми, волхв, свой дар.

Я принял из Аленушкиных рук кота, ожидая, что тот будет вырываться и царапаться. Но Васька, вопреки своему свободолюбию, не был самоубийцей. Он лег в мои руки тихо-тихо, как мышка.

– Ну ступай, – милостиво отпустил меня царь.

Я вышел из хором, крепко держа в дрожащих руках палого котяру.

Вот тебе, Аркаша, вместо злата, серебра...

Гореть всегда, гореть везде... В. Маяковский

Транспарант над воротами

пожарной части

Лишь изрядно удалившись от царской обители, я начал понемногу приходить в себя. Робость отступила, проснулось любопытство. Не каждый день видишь говорящего кота... В смысле, не на экране телевизора – с наложенным звуком, – а самого настоящего, волшебного. Внешне – кот котом, а поди ж ты! Вот только крупноват, но этаких гигантов полно на различных выставках: откормленные, с ухоженной шерсткой и показной леностью движений. Их престижно выгуливать во дворе на коротком поводке.