— Если разрешите, я присяду, — произнесла она и, не дожидаясь приглашения, устроилась напротив.

После этого, словно собираясь рассказать что-то тайное и очень важное, приблизила свою голову ко мне и, понизив голос, сказала:

— Знаете, господин, эти бороды и усы очень страшная вещь. Вот уже двадцать четыре часа их перед глазами вижу, и поверьте — все холодеет внутри. Гази[7], да благословит его Аллах, очень хорошо сделал, что заставил всех бриться. Скажете: «Тебе что за дело до чужих бород», и, возможно, окажетесь правы, но не думать не получается.

Я не смог сдержаться и рассмеялся. Только одним этим замечанием она сумела превратить этот нищенский поезд, в котором дети вот уже как четыре дня от жажды лизали стекла, в балаган. Не обращая внимания на мужчин и женщин, которые, спасаясь от холода, замотали вокруг поясниц пледы, одеяла и даже мешки, а на головах смастерили из всякого барахла колпаки, да и на другие безобразия, она заметила только обросших бородами мужчин. В этой обстановке очень странное замечание, однако — верное. Только после ее слов я заметил, что в поезде кроме меня не осталось ни одного бритого мужчины. Бритье было для меня каким-то наваждением. Даже в лагере Зеказик, когда мы сидели с ребятами в яме и ждали, что нас вот-вот поведут на расстрел, даже тогда, найдя ржавый кусок лезвия, я не забывал побриться.

Оглядевшись, я понял, что в словах женщины прозвучал скрытый комплимент в мой адрес.

Я тоже не удержался, чтобы не сделать ей ответный комплимент, хотя вовсе не был разговорчивым человеком.

— Со вчерашнего дня я иногда слышу, как кто-то поет очень красивым голосом. Не вам ли он принадлежит?

— Да, мне. Пою от скуки, господин, а не то в драку полезу. О Аллах, как дерутся люди… Даже женщины… А разве есть другой способ согреться?

Она опять рассмеялась до кашля и стала рассказывать о своем вагоне, в который села на станции Нарлы[8].

— Вы не представляете, куда я попала! В одном купе со мной едет одна семья из Харпута[9]. Куча детей и женщин… Одеяла, корзины… Ребятишки орут и дерутся… Женщины, стараясь их утихомирить, грызутся между собой. А их отец следует в соседнем купе. Если верить его словам, он болен. Вот он время от времени приходит их успокоить и таким голосом, который никак не вяжется со столь хилым человеком, начинает истошно орать. Хоть уши затыкай. С его слов я поняла, что он едет в больницу и там ему должны сделать операцию на горло. Так вот этот господин, чтобы хоть как-то спастись от холода, на одной из станций купил целую кучу мешков. А когда женщины стали их натягивать на себя, вроде пелерин, я не выдержала и рассмеялась. Но потом, испугавшись, спохватилась. А что, если они перестанут между собой ссориться и все разом ополчатся на меня? Но все обошлось. Мы даже подружились. Теперь уже, когда детишки начинали озорничать, я даже на них покрикивать стала. А женщинам я пела песни. Я ведь певица. Заметили, я не говорю, что артистка. Я так зла на дилетантов, которые, выучив две песни, выходят на сцену, считают себя артистами, что само это слово мне опротивело, поэтому я предпочитаю называть себя певицей… Вот возвращаюсь с гастролей. Была в стороне Урфы[10] и Антепа[11]. Меня очень любят и хорошо принимают в Анатолии. Случайно не приходилось вам слышать Айшевен?

— Очень красивое имя, — произнес я, чтобы не говорить «нет».

— Красивое, но это псевдоним. Сцена того требует. А настоящее мое имя — Макбуле. Может, и древнее, но оно мне больше нравится. Да, вернемся к ребенку. Я ее недели две назад на улице нашла. А если точнее, то у себя в номере отеля. Комиссар задавал очень много вопросов: «Кто такая? Чья будет? Что делает в моем номере?» Я ему и говорю: «Мне откуда знать, милок, разве есть разница между отелем и улицей… Бросил кто-то… А вы думаете, что я ее в перерыве между песнями быстренько родила и теперь здесь прячу? А если б к вам в участок подбросили, значит, была бы ваша? Ладно, давайте прекратим этот базар… Отдайте ее мне, и дело с концом…»

В лучах света, бившего сбоку, я смог получше разглядеть черты ее лица. Это была женщина тридцати-тридцати двух лет. Скорее даже не женщина, а нечто среднее между скандальной бабой и так и не повзрослевшей девочкой-подростком. Говоря о чем-то, она перескакивала с одного на другое. Ее маленький нос картошкой с тонкими, трепетными ноздрями постоянно словно обнюхивал все вокруг. В противоположность носу губы были большими и чувственными, со следами помады. И все бы ничего, но стоило мне представить, как она, словно базарная баба, начнет ругаться, становилось не по себе. Один голос чего стоит…

Вначале мне показалось, что ее кашель после смеха, из-за какой-то болезни, но потом понял, что это просто тик. Голос немного глухой и надтреснутый… Однако, как и тогда, когда она рассказывала о подброшенном в ее номер ребенке, да и вообще если говорила о чем-то ей приятном, то в ее голосе слышалась какая-то странная мелодика, которую я редко встречал у других людей. И если ее слова о том, что в Анатолии народ ее очень любит правда, то наверняка благодаря этой особенности.

Спящий рядом с нами старик зашевелился. Раскрыв огромные глаза, он, как всегда, принялся ругаться:

— Станешь ли ты человеком?.. Станешь ли ты человеком?..

Казалось, женщина нисколько не удивилась такому поведению. Рассмеявшись, она спросила:

— Кто станет, отец, мы?

В коридоре появился проводник с фонарем. Наше купе осветилось слабым светом, и мы снова сумели разглядеть друг друга.

В руках у проводника были свечи. Протягивая нам одну из них, он сказал:

— Стоять будем еще два часа — это официальное сообщение. Но мы можем задержаться здесь и до утра, поэтому постарайтесь экономить и обойтись одной свечой…

Однако все дело заключалось не только в этой свече. Пока ночь полностью не вступила в свои права, надо было позаботиться о еде. Кстати, и тихо в нашем вагоне было по этой же причине. Я рассказал женщине, что собираюсь сделать, и попросил разрешения отлучиться.

— Если хотите, я и вам чего-нибудь прихвачу, — выходя, предложил я.

— Не утруждайтесь, — ответила она. — В нашем купе, кроме птичьего молока, остальное все есть: фаршированные перцы, пироги, жаркое… Спою парочку песен, и будет все в порядке. Даже знаете