Заведующий хирургии однажды шёл по коридору и увидел, как новый торакальный хирург, подавая пальто, обнял меня. Совсем легко, почти по-дружески!.. Он лишь задержал руки на моих чуть дольше, чем нужно было, чтобы помочь одеться, а кончик его носа словно случайно потёрся о мой висок.

Заведующий, чуя, что пахнет тем, что он так упорно воспрещал, вызывал нас к себе на ковёр. Поодиночке. Стоять и слушать, краснеть и оправдываться.

Он человек с фантазией, самодур т вдобавок ужасно бестактен. Во всяком случае, с медсёстрами и санитарами.

Мне дали понять, что вышибут после второй промашки. Теперь я представляю, что чувствует кошка, повисшая на ветке дерева, под которым скулят голодные псы, когда у неё осталась последняя жизнь.

Вряд ли с Андреем поступят так же строго. Нового торакального хирурга найти сложнее, чем новую операционную медсестру. Его фамилия опять же служит залогом больничного благополучия. Пожурят, погрозят пальцем, прибавят пару лишних дежурств или повесят на него студентов-медиков. Одним словом, накажут обидно, но не больно.

Я заёрзала на простыне.

— Что такое? — спросил Андрей.

Между тёмных бровей на его лице появилась хмурая морщинка.

— Ничего, — тут же ответила я.

Мне отчаянно захотелось укрыться одеялом с головой. Неловко вести подобные разговоры обнажённой. Андрей уже успел надеть домашние штаны и футболку.

— Да нет же, Влада, — настаивал он. Его проницательные глаза, казалось, могли разглядеть, как циркулирует кровь в моих венах. — Ты нервничаешь. Тебе не понравилось то, что я сказал про семью?

— Нет! Это было мило, правда, — зачастила я. — И сам ты очень милый. И этот завтрак, и ромашка…

— Но? — перебил он.

Я закусила губу. Мои слова должны быть верными, как движения пальцев хирурга.

Мне вспомнилось, как с неделю назад Андрей вынимал из груди одного пациента стрелу. Он работал аккуратно, едва дыша. Медный наконечник грозил зацепить перикард. Лучше бы в беднягу выстрелил Купидон, чем пьяный друг из самодельного арбалета.

— В нашей больнице не приветствуются неуставные отношения, — осторожно сказала я и закрылась чашкой, как щитом.

Я совершенно не могла врать Андрею. Было в его светло-голубых глазах что-то такое искреннее, какая-то добрая искорка, отчего лгать ему казалось куда постыднее, чем кому-либо другому.

— Мало ли что где приветствуется, — ответил он. — У меня есть ты, и есть родные люди, которых очень интересует, почему в последнее время я стал чаще улыбаться. И не сейчас, но в перспективе мне бы хотелось представить им мою девушку.

Девушку? Кофе, уже тёкший по моему горлу, резко развернулся, ища короткий путь наружу. Я подавилась и закашлялась.

Андрей забрал мою кружку и вместе со своей поставил подальше. Я чувствовала, что он смотрит на меня, и пыталась кашлем выиграть лишнюю минуту, чтобы сообразить.

— За такую перспективу в больнице мне выдадут расчёт, — наконец произнесла я.

— В больнице я к тебе уже не подхожу. Только по работе. А чем мы занимаемся вне её стен, никого не касается.

— Да, но только мы почти не бываем вне её стен.

Андрей вздохнул.

— И что ты предлагаешь?

Я заставила себя сидеть ровно и не елозить.

— Остаться друзьями.

— Друзьями? — переспросил Андрей с таким видом, будто сомневался в моём психическом здоровье.

Я не поддавалась и открыто смотрела ему в лицо.

— Да. Лучшими друзьями.

— А это?..

Он кивнул на меня, и я, опомнившись, крепче запахнула на себе одеяло.

— Это случайность. О которой никто никогда не узнает. Поклянись!

— Случайность, значит? — спокойно произнёс Андрей, как того требовал учебник по психиатрии.

— Да.

Андрей глубоко вдохнул, встал с постели, подошёл к окну и вгляделся в улицу, обеими руками оперевшись на пустой подоконник.

— Скажи честно, дело только в нашей больнице или я что-то делаю не так?

— Дело исключительно в больнице, — уверяла я. — Всё это может разрушить нам будущее. Моё уж точно.

Андрей обернулся через плечо.

— Мы можем встречаться тайно.

— Вряд ли. Мы с тобой никудышные разведчики. Один раз нас уже поймали.

— Тогда я могу поговорить с заведующим.

Я как сейчас увидела лицо заведующего с мерзкими усиками и услышала едкие издёвки, с которыми он увольнял процедурную медсестру и мальчика-ординатора, когда застал их целующимися в подсобке.

— Нет! Не надо с ним разговаривать.

Андрей повернул ко мне голову.

— Почему?

— Он ни для кого не делает исключений и нам — особенно мне — навстречу точно не пойдёт.

— Брось. Он нормальный дядька. С ним только нужно уметь разговаривать.

— Всё закончится тем, что я потеряю работу, а я не могу ее потерять, понимаешь? — я посмотрела Андрею в глаза и закусила губу. — Мне нравится наша больница, и если я хочу стать хирургом, лучше места для того, чтобы научиться просто нет! Через полтора года я хочу прийти сюда ординатором. Потом, если будет место, устроиться в штат. Пойми, я не могу лишиться всего из-за романа! Пусть даже с мужчиной, который способен отыскать ромашки в октябре, — я заметила, как он усмехнулся, и добавила: — Я бы ни за что не отказалась, если бы только все копья не были нацелены на моё будущее.

Андрей вздохнул.

— Я и забыл, с кем имею дело, — сказал он, и на губах у него застыла грустная полуулыбка. — Тебе важнее карьера. Я понимаю. Наверное, даже поддерживаю, — он потянулся ко мне и осторожными пальцами спрятал за ухо прядь волос с моего лба. — Во всяком случае, это правильно для человека, решившего закончить медицинский.

— Злишься? — спросила я, поймав его руку.

— Нет.

Андрей улыбнулся привычной дежурной улыбкой, в которой не принимали участия глаза, мягко высвободил свою руку и поднялся.

— Я не надеялся, честно говоря, но попытаться стоило, так ведь? — и тут же, не дожидаясь ответа. — Вставай, моя бабушка жила за семьдесят километров от Москвы. А тебя к вечеру надо привезти домой. Умывайся, я пока помою посуду.

Взял поднос, развернулся и вышел в кухню.

Я собрала свои вещи, нашла в прихожей сумку и прошмыгнула в ванную. Быстро приняла душ, оделась, даже накрасила тушью ресницы.

Андрей ждал меня в коридоре, готовый выходить.

Пока мы ехали в его машине в сторону области, Андрей упорно молчал и смотрел только на дорогу. Я его обидела. Спрашивать об этом бессмысленно и глупо. Всё равно что спрашивать у человека с отрубленным пальцем, больно ли ему.

Моя беда в том, что с детства я не умею просить прощения. То есть, разумом я улавливаю момент, когда стоило бы извиниться, но заветные слова никак не хотят расставаться с моим языком.

Я сделала музыку тише и сказала:

— Мы