— Не преувеличивай, — нахмурился Рамиро и уставился на листок, исписанный мелким почерком в замысловатых завитушках. Вот же пишет секретарь де Моралеса! Отвратительно пишет. С ходу не разберешь. Рамиро придвинул поближе пятисвечный канделябр, капнул на руку горячим воском и зашипел.

— Я не преувеличиваю. Я тоже о тебе забочусь. Хоть ты и не мой брат.

— Иногда я об этом жалею, — буркнул Рамиро, вчитываясь в законопроект.

— Почему? — жизнерадостно вопросил Лоренсо.

— Я бы тогда с тобой в детстве дрался. И сейчас подраться бы мог. На родственных правах. А так… Негоже бить собственного начальника стражи. Это недостойно, как сказал бы мой учитель этикета.

— Все вы сочиняете, ваше высочество, как английский поэт Вильям Шекспир, — сказал образованный Лоренсо и поднялся. — Ни разу не видел, чтобы вы дрались со своим братом. Хотя вот кого следовало бы иногда поколотить, так это его высочество Марко Хулиана Умберто. Может, тогда бы он поумнел.

— Ну-ну, — хмыкнул Рамиро и вымарал особо революционную строчку.

— Я пошел, — объявил Лоренсо. — Время проверки караулов. Скажу, чтобы принесли ужин через четверть часа. И чтобы не уходили, пока ты его не съешь.

— Ступай.

— Ваше высочество. — Он словно сдернул с лица улыбку, поправил пистолеты на поясе, резко и коротко поклонился и вышел — совсем не такой, каким был минуту назад.

Обманщик. Притворщик. Любитель почестей и наград.

Пока он стоит за твоей спиной, можно не бояться удара в спину.

Рамиро бросил перо и потер ладонями ноющую поясницу. Он просидел над бумагами целый день, не помнил, чтобы завтракал и обедал, и сомневался, что почувствует вкус ужина. Лоренсо, конечно, прав: хорошо бы размяться, но в фехтовальный зал идти поздно, верхом выезжать — тоже. Ночью выезжать одному небезопасно; хотя Маравийоса относительно тихий город, на неприятности можно нарваться где угодно, даже в этом земном раю. Придется брать с собой большую охрану, а это церемонии, это переполох, это очередная ссора с Леокадией, которая в последнее время что-то излишне внимательна к брату. Впрочем, она за него волнуется, и не зря. Времена сейчас не очень спокойные, а отец…

Рамиро не хотел думать об отце.

Чтобы занять свои мысли другим, он встал, отложив мелко исписанный листок, и снова прошелся туда-сюда; сапоги мягко ступали по широченному ковру, привезенному то ли из Турции, то ли из Ирана, то ли и вовсе из Армении — Рамиро таких мелочей никогда не помнил и зачастую не замечал. Ему было все равно, какого цвета обивка на креслах в королевской столовой, и что изображено на панно в отцовских покоях, и что на нем самом надето — о последнем заботился камердинер, и вроде пока все шло нормально. Такие вещи занимали женщин, вот королеву Дориту, например, и сводную сестру Рамиро Леокадию. Они-то и придавали королевскому дворцу то, что называлось емким словом «лоск». Проще говоря, нужно было, чтобы все кругом блистало, искрилось богатством и переливалось благополучием.

Хотя этого благополучия нет давно. Нет, и пока не предвидится.

Рамиро остановился у окна, оперся о подоконник и высунулся наружу. Снизу, со двора, долетали голоса стражников, нетерпеливо скребла копытом по камням лошадь под седлом и попоной, на которой был вышит почтовый голубь — знак службы гонцов. Отсюда Рамиро хорошо это видел. Подбежал худенький гонец, взлетел в седло, и стражник открыл боковые ворота. И еще был далекий шум, подмасленный музыкой, и хохот, и бессвязные выкрики — слова невозможно разобрать.

Гости отца. Веселятся.

А может, плюнуть на все, позвать Лоренсо, переодеться во что-нибудь попроще, — тут Рамиро потрогал свой расшитый золотом жилет, — и выбраться в город, в какой-нибудь кабачок? Съесть свиных ребрышек прямо с огня, выпить красного как кровь вина и на пару часов позабыть о том, кто он и кому что должен. Всем должен, кроме себя.

Нельзя. Родился принцем — терпи.

Рамиро протяжно и негромко выругался сквозь зубы (от сквернослова Лоренсо набрался) и побрел обратно к столу. Никто за него делами не займется, так что нужно читать бесконечные бумаги. Он сел, подпер щеку ладонью, уставился в текст. Буквы разбегались, как букашки.

Такие букашки бывали в цветах, что приносила из сада Леокадия. Сад при дворце имелся огромный и роскошный — короче, как полагается. Леокадия кокетничала с садовником и потому могла иногда блеснуть ботаническими знаниями. Она притаскивала Рамиро одуряюще пахнувшие букеты и подносила их близко к его лицу, чтобы он нюхал. Он нюхал и старался не морщиться. Он ничего не понимал в цветах — ни в розах, ни в гвоздиках, ни в герани! — и еще они частенько кололись, а из них выползали вот такие неприятные букашки, весьма рассерженные тем, что их потревожили.

И сейчас казалось, что буквы так же бегут, и занавеска качается медленно-медленно. А потом — Рамиро не успел понять, в чем дело, — дверь распахнулась, вошел незнакомый человек с сосредоточенным узким лицом, поднял пистолет, нацелился Рамиро в грудь и выстрелил. Выстрел прошел по телу мягким звоном, и больно совсем не было, и Рамиро стал падать со стула…

…И проснулся.

Сквозняк от окна задул одну из свечей в стоявшем на столе канделябре. Стрелка в больших напольных часах сдвинулась минуты на четыре — всего лишь. Листок все так же лежал под руками.

— Спать, — сказал ему Рамиро, — я хочу спать…

Он потер двумя пальцами переносицу, отыскал среди бумажных завалов колокольчик и позвонил.

— Ужин несите, — негромко велел он появившимся слугам, и те сразу забегали, открыли двери в соседнюю комнату — столовую, — чем запустили еще цепочку сквозняков.

Пускай, а то слишком уж жарко. Хоть и начало марта, весна на Пуэрто дель Фасинадо всегда теплая — еще бы, южные широты и море. Средиземное море. Бирюзовое, синее, зеленое — как того пожелает Господь.

Обычно Рамиро ужинал не один, но сегодня ему никого не хотелось видеть, даже Лоренсо, который обладал удивительной способностью поднимать настроение. Шутов в замке не держали, и Лоренсо добровольно отдувался за них — но в основном в присутствии Рамиро. На всех остальных он не считал нужным растрачивать свой талант. Однако сегодня пусть погуляет. Послезавтра на рассвете с отливом нужно отплыть, а сегодня — сегодня еще все привычно, и красотки на королевском празднике наверняка есть, и… Рамиро прожевал кусок говядины и подумал, не пойти ли на бал к отцу. Нет, не пойти. Что он там не видел.

Только расстроится и начнет считать, сколько золота на этот бал потрачено.

Марко говорит, что он зануда. И Леокадия тоже иногда говорит. Но Леокадия умнее Марко, вот что любопытно. Соображает быстрее, интересуется всем, что происходит в Фасинадо, и ходит на королевские советы, почти на все. Рамиро нравилось такое рвение сестры. Она могла бы стать его помощницей, если бы он больше доверял людям.