Эмили всегда радовалась, что вокруг так много деревьев — старых деревьев, переживших не одно поколение ее родственников, деревьев, которые посадили и за которыми ухаживали руки давно умерших, деревьев, помнящих радости и печали тех, кто гулял в их тени.

И вот она перед нами — Эмили. Стройная и простодушная юная девушка. Волосы как черный шелк. Лиловато-серые глаза, а под ними сиреневые тени, которые всегда казались темнее и придавали особое очарование глазам после того, как Эмили засиживалась за своим столом до какого-нибудь ужасно позднего, по мнению тети Элизабет, часа, дописывая рассказ или разрабатывая сюжетную канву. Алые губы с характерными для Марри складками в уголках, ушки с чуть заостренными, как у эльфов, кончиками. Возможно, именно эти складки в уголках губ и остренькие ушки заставляли некоторых людей считать ее отчасти кокеткой. Совершенная линия подбородка и шеи, улыбка с секретом — медленно расцветающая и неожиданно становящаяся лучезарной. И щиколотки, которые так хвалила эта возмутительно бесстыдная старая тетя Нэнси Прист из Прист-Понд. Нежно-розовый румянец на округлых щеках, который иногда неожиданно превращался в густой темно-красный. Требовалось совсем немного, чтобы вызвать это преображение — порыв морского ветра, неожиданно мелькнувшие вдали голубые холмы, огненно-красный мак, белые паруса, выплывающие из гавани в розовое чудо раннего утра, серебрящиеся в лунном свете воды залива, фарфорово-синие водосборы в старом саду или знакомый свист в роще Надменного Джона.

При всем этом можно ли было назвать ее хорошенькой? Не знаю. Эмили никогда не фигурировала в списках красавиц Блэр-Уотер. Но никто, хоть раз видевший ее лицо, не мог его забыть. Никому, встречая Эмили во второй раз, не приходилось говорить: «Э-э… ваше лицо кажется мне знакомым, но…» У нее в роду было немало прелестных женщин, и она унаследовала что-то от личности каждой из них. Она обладала грацией бегущей воды. И чем-то, напоминающим блеск и прозрачность ручья. Мысль могла покачнуть ее, словно могучий порыв ветра, а чувство сотрясти, как буря сотрясает розу. Она была одним из тех полных жизни существ, о которых, когда они все же умирают, мы говорим: даже не верится, что они мертвы. На фоне практичных, житейски мудрых представителей ее клана она сияла блеском бриллианта. Многим она нравилась, многим — нет. Но никто никогда не оставался к ней совершенно равнодушен.

Однажды, когда Эмили была еще совсем маленькой и жила со своим отцом в старом домике в Мейвуде, она отправилась искать конец радуги. По длинным мокрым полям и холмам бежала она, полная надежды и ожидания. Но пока она бежала, чудесная яркая арка поблекла… потускнела… исчезла. Эмили остановилась — одна, в незнакомой долине, не зная точно, в каком направлении искать дом. На миг ее губы задрожали, глаза наполнились слезами. Затем, подняв лицо к опустевшему небу, она храбро улыбнулась и сказала:

— Будут и другие радуги!

Жизнь Эмили всегда была погоней за радугами.

Жизнь в Молодом Месяце стала иной, и Эмили должна была приспособиться к переменам. Пришлось примириться с одиночеством: ее верная подруга на протяжении семи лет, сумасбродная и горячая Илзи Бернли уехала в Монреаль, в Школу драматического мастерства[2]. Расставались девочки в слезах и много раз заверили друг друга в вечной верности дружбе. Но никогда больше не довелось им испытать подобные чувства при встрече — ибо (как бы мы ни желали скрыть этот факт от самих себя), когда друзья, даже самые близкие, снова встречаются после разлуки, в их отношениях всегда чувствуется холодок. Возможно, это ощущение тем сильнее, чем теснее были их отношения в прошлом. Ни один не находит другого совершенно тем же самым. Это естественно и неизбежно. Человеческая натура постоянно развивается, становясь лучше или хуже; она никогда не остается неизменной. Но все же, при всем нашем философском отношении к жизни, кто из нас мог подавить легкое чувство растерянности и разочарования, когда осознавал, что друг уже не тот и никогда не будет точно таким, как прежде, пусть даже он изменился к лучшему? Эмили, с ее удивительной интуицией, которая заменяла ей жизненный опыт, чувствовала это — в отличие от Илзи — и понимала, что, в определенном смысле, прощается навсегда с той Илзи, которая была рядом с ней в Молодом Месяце и в Шрузбури.

Перри Миллер — прежде батрак в Молодом Месяце, а ныне медалист Шрузбурской средней школы, отвергнутый, хотя и не до конца потерявший надежду на взаимность, поклонник Эмили и мишень яростных нападок Илзи — тоже уехал. Ему предстояло изучать право в адвокатской конторе в Шарлоттауне, и он был твердо намерен сделать блестящую юридическую карьеру. Перри не искал никаких радуг, никаких сказочных кубышек с золотом. Цель его желаний оставалась неизменной, и он шел к ней прямым путем. Окружающие уже начинали верить, что он своего добьется. В конце концов, пропасть между клерком адвокатской конторы мистера Эбела и судьей Верховного Суда Канады не больше, чем между тем же клерком и босоногим беспризорным мальчишкой из маленького рыбацкого поселка.

Гораздо больше от искателя радуг было в Тедди Кенте из Пижмового Холма. Он также уезжал в Монреаль — в Высшую школу дизайна. Тедди тоже знал — знал с детских лет — восторг, и очарование, и отчаяние, и душевные муки погони за радугой.

— Даже если мы никогда не найдем ее, — сказал он Эмили в последний вечер перед, отъездом, когда они задержались в саду Молодого Месяца под сиреневым небом долгих, чудесных северных сумерек, — есть в этих поисках нечто такое, что даже лучше, чем сама находка.

— Но мы непременно найдем ее, — сказала Эмили, возведя глаза к звезде, блестевшей почти на самой верхушке одной из Трех Принцесс. Что-то в этом «мы», произнесенном Тедди, вызвало в ее душе трепет — это «мы» могло означать так много. Эмили всегда была очень честна сама с собой и никогда не пыталась закрыть глаза на то, что Тедди Кент значил для нее больше, чем любой другой человек на свете. В то время как она… Что она значила для него? Мало? Много? Или ничего?

В тот вечер Эмили вышла на прогулку с непокрытой головой и вколола в волосы похожую на звезду веточку крошечных желтых хризантем. Она долго обдумывала свой наряд, прежде чем решила надеть шелковое платье лимонного цвета. Ей казалось, что в нем она выглядит великолепно, но какое это имело значение, если Тедди ничего не заметил? Он всегда принимал все, связанное с ней, как нечто само собой разумеющееся, — подумала она с мятежным чувством в душе. А вот Дин Прист непременно обратил бы внимание на ее наряд и сделал какой-нибудь изысканный комплимент.