пожертвованиях. Ей придется отказаться не только от империалистических дашнакских замыслов и Великой Армении, но, возможно, и от более скромного желания объединения тех земель, которые всегда назывались армянскими. Так, ей придется отказаться от претензий на Ванский и Битлисский вилайеты <…>.

И если бы даже скучившиеся в современной Армении беженцы из Битлиса и Вана терпели неимоверные лишения, если бы оставшиеся в Турции армяне сейчас продолжали преследоваться, угнетаться правительством, все равно до поры до времени ничего не остается, как примириться с этим и принести в жертву интересам мировой революции и бывшие территории, и оставшиеся там группы своего народа.

Армении придется отказаться не только от территорий, на которые она претендовала, но даже и от тех, которые уже входили в состав независимой Армении. Карская и Ардаганская области отнюдь не должны являться яблоком раздора, между Арменией и Турцией» [23].

Иными словами, «Армянский народ, жертвуй себя и свою родину, жертвуй не задумываясь, ради торжества мировой революции». Очевидно, и это показали последующие события, автор в данной статье выражал не столько свое частное мнение, сколько мнение высшего руководства Советской России.

Характерно, что именно такой жесткой позиции в армянском вопросе на переговорах с кемалистами требовал от Ленина Нариманов в своем февральском 1921 года письме большевистскому вождю, походящем, скорее, на шантаж.

«Дорогой Владимир Ильич. Едет в Москву турецкая делегация с нашим представителем Бейбутом Шахтахтинским. Я довольно подробно говорил здесь с Турецкой делегацией. Для меня нет никакого сомнения в том, что искренне ангорцы хотят связать свою судьбу с нами против Англии. Самый щепетильный для них вопрос — это армянский; в этом вопросе они проявили максимум энергии, чтобы его решить в свою пользу. Я заговорил, было, о Батуме и Ахалцихе, но они сказали: “Армянский вопрос есть вопрос о жизни и смерти. Если в этом вопросе мы уступим, масса не пойдет за нами. Между тем, решение этого вопроса в нашу пользу делает нас сильными».

Безусловно, они против Антанты; они готовы с нами драться против Англии до последнего человека, но, если Москва из-за Армянского вопроса оттолкнет ангорцев от себя, они, отчаявшись, могут броситься в объятия Англии».

«Я, — продолжал Нариманов, — должен предупредить Вас: тов. Чичерин путает Восточный вопрос, он слишком увлекается Армянским вопросом и не учитывает всего, что может (видимо, пропущен глагол «быть». — авт.), если разрыв с ангорцами будет именно из-за Армянского вопроса» Я категорически заявляю — при создавшемся положении на Кавказе<…>, если хотим Азербайджан удержать за собой, мы должны с ангорцами заключить крепкий союз во что бы то ни стало» [14, 614–616].

Хороши революционеры, готовые кинуться в объятия Антанты. В письме Нариманова, предназначенном не для широкого пользования и посему лишенном пропагандистской шелухи, нет и вскользь упоминания о мировой революции. Вместо революционной псевдоромантики, в нем содержится жесткий, циничный прагматизм: расчленяйте Армению, если хотите сохранить за собой Азербайджан, расчленяйте ее во имя союза с Турцией, расчленяйте ради усиления борьбы с Антантой.

И расчленили. С молчаливого согласия армянского большевистского руководства к Турции отошли Карс, Ардаган и Сурмаллу, к Азербайджану — Нахиджеван. Чуть позже при таком же безмолвии Азербайджану передали и Карабах.

Из отошедших областей первые три находились под оккупацией кемалистских войск, четвертая (Нахиджеван) ими же в союзе с Красной Армией была советизирована. Поэтому армянский вопрос на этих землях был уже практически решен. Решен по-турецки, резней и изгнанием армян. В Карабахе же ситуация была совершенно иной. Армяне продолжали составлять здесь подавляющее большинство населения. Подавляющим было и представительство армян в становящихся органах новой власти. Члены местных партийных ячеек и ревкомов — большевики среднего звена, люди в массе своей не потерявшие связь с родной средой, в отличие от армянской большевистской элиты приняли в штыки решение Кавбюро от 5 июля 1921 года, осуждали его публично, прилюдно, требовали отмены. Этим и обрекли себя на смерть или, в лучшем случае, изгнание с родины. Руководство Азербайджана быстро сообразило, что для установления контроля над полученным в дар Карабахом в первую очередь следует избавиться от этих «смутьянов». Началось повальное преследование армян, их увольнение из рядов партии, ссылки и убийства. Жертвами этой кампании стали сотни армянских большевиков. Одним из них был Мадат Бахшиевич Осипов (Мелик-Осипов).

Он был потомком известного карабахского меликского рода Мелик-Бегларянов-Овсепянов. Родился в 1895 году [7, л. 1] в семье Бахши-бека Мелик-Овсепяна, в селении Манасин-шен Карабахской области Гюлистан, вотчины своих предков. Шести лет поступил и в 1907 году окончил государственную школу в соседнем селении Карачинар [8, л. 91]. Эта школа, одна из немногих сельских государственных в Карабахе, действовала с 1885 года (Значимость деятельности учебных заведений, в частности школ, для местного населения была столь велика, что об открытии карачинарской школы сообщалось в «Кавказском календаре» (Тифлис, 1885. С. 217). За период 1907–1912 годов биографические данные о М. Осипове практически не сохранились, если не считать разрозненных сведений современников, согласно которым в 1910–1911 годах он образовал боевую группу из сельских юношей, успешно противостоящую участившимся набегам соседних татар. Согласно тем же сведениям, патриотичный юноша грезил об участии в освободительной борьбе западных армян.

Складывающиеся к тому времени политические реалии делали эту грезу не такой уж несбыточной. В 1912 году в армянском обществе возрождается надежда на освобождение Западной Армении с помощью России. Поводом к этому служат очередное поднятие Россией вопроса об осуществлении султаном армянских реформ, а также вспыхнувшая Балканская война. Немаловажную роль играют и проармянские выступления российских политических деятелей, в особенности П. Н. Милюкова. В результате, по оценке современника — «Русофильская тенденция ныне является доминирующем настроением во всем армянском обществе» [24, 195].

Очевидно, под воздействием этих настроений и движимый своей сокровенной мечтой, юный Мадат в том же 1912 году в возрасте 17 лет поступает добровольцем на службу в расположенный в Елизаветополе гарнизон [7, л. 1]. (В случае возможной войны с Турцией расположенные в Закавказье части не остались бы в стороне от боевых действий.)

Но патриотическим грезам юноши не суждено было сбыться. В 1913 году он по настоянию отца оставляет службу и уезжает в Кисловодск, где вскоре поступает в гимназию [8, л. 91]. Кисловодск в качестве места учебы был выбран не случайно: здесь жила старшая сестра Мадата Ольга со своим мужем Бегларом Налбандяном. В 1916 году, блестяще окончив гимназию, Мадат получает приглашение без вступительных экзаменов продолжить учебу в Томском техническом институте. Однако скудность материальных средств вынуждает его отказаться от учебы в Томске и в начале 1917 года вернуться в Кисловодск. 29 апреля 1917 года