class="p">Женщины уселись вокруг меня на кровати и зачирикали, как канарейки.

— Вы должны рассказать нам о вашей эпохе. Мы так обрадовались, узнав, что вас будут размораживать. Вы настоящий герой! Вы подарили науке доказательство, что людей можно замораживать на сотни лет. Теперь многие из нас сделают то же, чтобы увидеть будущие века…

Я, в свою очередь, собрался было расспросить гостей об их жизни, но докторша Глэдис сказала, что волноваться мне пока еще вредно, и они, желая мне как можно скорее встать на ноги, вышли из комнаты.

— Это местные капиталисты? — спросил я у Глэдис. Она не поняла этого термина.

— Капиталисты? Что такое капиталисты?

Я разъяснил.

— Нет, это наши…

— Ванкуверские мещане? — спросил я.

— Опять я вас не понимаю… Это наши.

Так я на первых порах и не узнал, что за люди ко мне приходили.

— Теперь мы снимем с вас все эти бинты и попробуем немного пройтись на свежем воздухе.

И она снова позвала больничных санитаров. Меня разбинтовали, выкупали и одели в модную римскую тогу, после чего я взглянул на себя в зеркало. От ужаса я буквально задрожал: в зеркале отражался какой-то изжелта-синий полумертвец.

— Ох, каким я стал! — воскликнул я.

— Не беспокойтесь, наши доктора за месяц превратят вас в молоденького парня, — утешила меня Глэдис.

Пытался идти, но ноги сгибались. Тогда меня усадили в красивое кресло с колесами, которое двигалось посредством какой-то неведомой силы. Глэдис сказала, что сама пойдет со мной на прогулку, только переоденется. Санитары подвезли меня к двери, а вскоре пришла и Глэдис, нарядная, как и прежние дамы, овитая легкой, как мечта, золотисто-зеленоватой дымкой.

Она нажала пуговку на кресле и оно неторопливо покатилось. Мы вышли через огромную стеклянную дверь на улицу. Но что это была за улица! Вымощенная красноватым, словно резиновым асфальтом, тротуары из голубого цемента, а между мостовыми и тротуарами цветы и цветы. Домов мало; здания отделены друг от друга садами, налитыми теперь яблоневым цветом.

Когда Глэдис перевозила меня через улицу, я увидел залив и горы по ту сторону.

— Это Северный Ванкувер? — спросил я ее.

— Да.

— А эта улица, на которой мы находимся?

— Не узнаете?.. Это Гейстинг.

— Гейстинг?.. Но ведь по всей улице должны быть сплошные стены. Где магазины, канцелярии, кинематографы, закусочные? Нет, это не Гейстинг, или же это не Ванкувер.

— Я видела фотографии старого Ванкувера и понимаю, о чем вы спрашиваете.

Тем временем навстречу нам попадались то юноши, то девушки, а то и пожилые люди, и все приветствовали мою докторшу словами «Добрый день, Глэдис» или «Здравствуйте, товарищ Глэдис». Что за диво, весь город ее знает, будто она всем сестра…

— Где же ваши магазины и весь деловой район?

— Вы говорите о наших потребительских складах?

— Потребительские склады?.. Я спрашиваю, где вы покупаете себе все, что вам нужно?

— Мы ничего не покупаем, я даже плохо понимаю, что значит это слово.

— Ну, меняете деньги на необходимые товары.

— Да, знаю; у нас в музее есть эти бумажки и блестящие кружочки. Надо же, какими глупыми были люди минувших веков — они соглашались в обмен на свой труд получать клочки никому и ни для чего не нужной бумаги.

— Но как вы живете без денег? — не поверил я ей, думая, что она шутит.

— А зачем нам деньги? Мы все работаем…

— И мы работали, — перебил я ее.

— Работали, но этот труд был одним мучением, а пользовались им единицы.

— А теперь как?

— Теперь у нас все счастливы, все довольны, а единиц тех больше нет.

— Что же такое случилось с миром?.. Неужели сбылись мечты социалистов?.. — взглянул я на нее.

— А вы не были социалистом?

— Нет, я в политику не играл. В голове у меня была только медицина…. Хотя я сочувствовал идее экономического равенства…. Когда это произошло?

Постепенно нас окружила толпа товарищей — мужчин и женщин всех возрастов. Глэдис остановила кресло-каталку. Меня приветствовали, как самого почтенного из родственников.

— Мы узнали, что вы разморозились в добром здравии… ах, как мы рады, как рады!.. (я решил, что утренние газеты сообщили о моем воскрешении).

— Товарищ Пит интересуется, как мы дошли до нынешнего общественного устройства, — сказала Глэдис.

Все задвигались, посыпались объяснения, и через несколько минут я узнал, что после мировой войны 1914 года и российской революции 1917 года мир не стоял на месте. Волна социальной революции понемногу охватила все человечество, и уже к 1950 году коллективизм проник в самые дальние уголки земного шара. Так частная собственность на землю и средства производства сменилась коллективной.

— А что с государствами? что с Канадой? — полюбопытствовал я.

— Государств у нас нет. Теперь есть только человечество.

— Кто же управляет?

— Правительств, таких, как были когда-то, у нас тоже нет. Правда, земля разделена на районы согласно производимым продуктам, и соответственно этому, у нас имеются индустриальные комитеты, которые следят, чтобы всего было произведено сколько требуется.

— А парламенты, кабинеты министров, суд, полиция, войска, тюрьмы?

— Ха-ха-ха! — захохотали все. И я узнал, что вместо парламентов у них теперь ежегодные съезды, тогда как министры, судьи, полиция и войска — все это исчезло.

— Как же вы проводите суды и защищаетесь от нападения врагов?

Снова что-то странное! Говорят, что у них нет врагов и не бывает никаких преступлений.

— Почему так?

— Преступления существовали потому, что миром правили профессиональные злодеи. Прибавьте несознательность народа, частную собственность… Ныне политики нет, нет и губителей человечества — политиканов. Народ стал сознательным, а школы воспитали новое поколение на идеях братства и коллективного труда.

Они говорили:

— Весь мир и все мы чувствуем себя обеспеченными, мы владеем всем, чего достигли техника и наука. Воровать у себя никто не будет; убивать друг друга мы не способны, мы любим в каждом брата и сестру по человечеству. Мы все — одна семья, семья людей, и мы уже стерли в себе зверские черты минувшего.

— Почему же мы, безмерно гордившиеся своей цивилизацией, не додумались до того, к чему вы так просто пришли? Сколько крови и слез пролито зря… — и я склонил в отчаянии голову, ощущая на себе позорную печать прошлого, живым представителем которого в этом мире был один только я.

Но они поняли мою печаль и тотчас показали, какими чуткими были их сердца.

— «Размороженный дедушка», «дедушка всего человечества», посмотрите на нас! Ваша эпоха сделала свою работу, без вас не было бы и нас, ведь мы — продолжение вашей жизни. Радуйтесь же, что люди наконец сбросили оковы мучений и несчастий.

И они схватили мое кресло и покатили меня