Примерно в то время, когда Травен закончил приводить в порядок свою коллекцию, в Штаты из Европы начали поступать новые партии рукописей, некоторые из которых были очень редкими. Американские солдаты покупали их за гроши, в основном в Германии и Италии. Это были годы голода, холода, черного рынка, но и легкой судьбы в Европе, если у кого-то была голова не от парадов. При виде первых Нюрнбергских инкунабул и болонских песнопений XIV века Травен буквально потерял голову. Уже через день он решил, что больше не будет ограничиваться восточными рукописями. Красота littera oxoniensis, чудесная монастырская фрактура, каролингский унциал и писчий ублюдок, которых в Нью-Йорке в то время было как-то исключительно много, - все это приводило его в страсть, сравнимую с содроганием игрока.

Вскоре он подружился со всеми крупными торговцами антикваром на Манхэттене и стал настолько желанным клиентом, что его уведомляли по телефону о каждой новой поставке из Европы. Никто не знает и никогда не узнает, сколько бесценных памятников европейской культуры перетекло в то время в США. Антиквары оценили странного покупателя. Он либо без колебаний платил наличными, либо предлагал взамен разные диковинки Дальнего Востока, которые охотнее всего раскупали специализированные музеи и библиотеки.

Именно тогда — должно быть, это была весна 1948 года — выяснилось, что у Травена появился конкурент. Это был неизвестный ему в то время доктор Пол Райан, самый известный дантист округа Вестчестер. А что такое округ Вестчестер – объяснять не надо.

Слава доктора Райана объяснялась не столько его особенно успешными процедурами, о которых говорили по-разному, сколько тем, что он носил усы Адольфа Менжу, одевался исключительно для Brooks Brothers, играл на пианино «О, моя дорогая Клементина» и он гениально женился на семье Уайтморов, которая уже владела половиной округа Вестчестер и тремя четвертями округа Тэррейтаун («о, эти земли находились во владении нашей семьи с колониальных времен»), не говоря уже о других мелочах вроде доли в «Стандард» Нефть или аппетитную долю акций брокерской фирмы «Браун, Линч и Меррил».

Райан вообще мог не работать. Однако благородная жена, купившая его как чистокровного быка с родословной, посчитала, что для Пола будет хорошим тоном открыть частную практику. Сразу после окончания учебы для него устроили кабинет и привезли первых пациентов из окрестностей. Большинство из них были чрезвычайно богатыми, чрезвычайно глупыми и чрезвычайно истеричными женщинами, которых Поль бесцеремонно усыплял в кресле каким-то модным в то время хлороформом. Он взял за визит в три раза больше, чем его опытные коллеги на Парк-авеню. Это надежный способ прорекламировать себя. В течение года в Вестчестер начали стекаться пациенты из города, привлеченные ценами и славой «этого прекрасного доктора».

Тогда жена решила, что на определенном социальном уровне уместно иметь хобби. Сначала это был гигантский аквариум с редчайшими видами золотых рыбок, потом астрономия, потом коллекционирование подставок под пиво и, наконец, дело остановилось на старых рукописях. По совпадению, потому что миссис Райан на днях увидела рукописное письмо Бенджамина Франклина у антиквара и подумала, что оно будет стильным. Когда автограф был заключен в рамку из восемнадцатикаратного золота, мистер и миссис Райан согласились, что это хорошая тема для разговора, которую можно обсудить в компании. С тех пор в кругах, близких к Вестчестерскому загородному клубу, поговаривают, что «наш замечательный Пол» обладает поистине великолепной коллекцией рукописей.

Райан, конечно, был полным придурком, и никакие старые бумаги его нисколько не интересовали. Он не смог бы отличить готический перелом от неоантичного Возрождения. По своему невежеству он снова и снова покупал бесполезные современные экземпляры, а в других случаях пропускал редкие и ценные экземпляры, особенно те, которые были невзрачны и плохо смотрелись бы в позолоченных рамах. Однако он покупал много и систематически повышал цены. Просто у него было много денег, много свободного времени и амбициозная жена. И лучшие из компании, которые время от времени совершали официальные рейды в особняк Уайтмора, чтобы полюбоваться новыми дополнениями к коллекции Пола.

Так на антикварном рынке Нью-Йорка встретились два дантиста, собиравшие старинные рукописи. Нью-Йорк — город-монстр, где каждый час происходят самые невероятные вещи, но совпадение было статистически настолько необычным, что Травен возненавидел бы своего брата и конкурента, даже если бы он сам был ангелом.

Каждую свободную минуту Травен посвящал изучению истории письменности, корпел над библиотеками, ввозил из-за границы редкие издания, рылся, рисовал, сравнивал. Он также хранил самоиллюстрированный атлас истории письменности. Ее объем через два года превысил тысячу карт.

Тридцать лет спустя атлас насчитывал восемь тысяч страниц. Человеческое письмо больше не таило для Травена секретов. Хотя он не знал никакого иностранного языка, кроме немецкого, который ему пришлось выучить бегло, поскольку наибольшее количество источников по истории письменности было издано на родине книгопечатания, его беглость со временем стала поражать профессиональных историков. Так бывает иногда с особо настойчивыми любителями, которые могут сосредоточиться на одной выбранной области в течение нескольких десятилетий и затем действительно знать о ней больше, чем самые опытные специалисты.

Не зная ни слова по-арабски, Травен мог с первого взгляда отличить сирийский стиль арабского письма от стиля, известного как месопотамский. Не зная хинди, он легко мог обнаружить ошибки писца в рукописном тексте Махабхараты. По расположению точек в арамейском манускрипте он сделал вывод (всегда верно) о типе трости, которую использовал писатель, что позволило гораздо более точно датировать артефакт. По наклону аттических надписей он мог сделать вывод, было ли долото каменщика с Пелопоннеса или из Дамаска. Он датировал римские надписи на основе фотографий с точностью до тридцати лет. Тайны китайской каллиграфии, тысячи разновидностей бумаги, змеи лигатур в старых латинских рукописях, искривленные алефы в орнаментальном еврейском письме, тонкости унциалов Меровингов и Каролингов, грубые кусты древнейшей глаголицы, кхмерского и бирманского письма. сценарии — во всех этих Гарольд Травен мог читать словно в открытой книге, и только на основе необыкновенной зрительной памяти и основательной, многолетней учебы.

Поскольку кто-то сказал Полу Райану, что старые бумаги могут стать хорошей инвестицией, темпы его покупок увеличились, хотя его знания по предмету не увеличились ни на йоту. Он затерялся в стопках бумаг и уже не знал, что у него есть. Травен, с другой стороны, стал признанным авторитетом в области истории письма в конце 1950-х годов, сначала в Соединенных Штатах, а затем в Европе. Когда в «Палеографическом ежеквартальном обзоре» он опубликовал обширный, иллюстрированный от руки очерк об истории северного письма деванагари и его связи с санскритской палеографией, американские и европейские музеи начали