- Знаю, что затеваешь ты. Ничего не предвещает доброго мневстреча с ним. Но ты так тяжело дышишь, так сурово глядишь, очи твои так угрюмонадвинулись бровями!..

- Молчи, баба! — с сердцем сказал Данило. — С вами ктосвяжется, сам станет бабой. Хлопец, дай мне огня в люльку! — Тут оборотился онк одному из гребцов, который, выколотивши из своей люльки горячую золу, сталперекладывать ее в люльку своего пана. — Пугает меня колдуном! — продолжал панДанило. — Козак, слава богу, ни чертей, ни ксендзов не боится. Много было быпроку, если бы мы стали слушаться жен. Не так ли, хлопцы? наша жена — люлька даострая сабля!

Катерина замолчала, потупивши очи в сонную воду; а ветердергал воду рябью, и весь Днепр серебрился, как волчья шерсть середи ночи.

Дуб повернул и стал держаться лесистого берега. На берегувиднелось кладбище: ветхие кресты толпились в кучку. Ни калина не растет межними, ни трава не зеленеет, только месяц греет их с небесной вышины.

- Слышите ли, хлопцы, крики? Кто-то зовет нас на помощь! —сказал пан Данило, оборотясь к гребцам своим.

- Мы слышим крики, и кажется, с той стороны, — разом сказалихлопцы, указывая на кладбище.

Но все стихло. Лодка поворотила и стала огибать выдавшийсяберег. Вдруг гребцы опустили весла и недвижно уставили очи. Остановился и пан

Крест на могиле зашатался, и тихо поднялся из нее высохшиймертвец. Борода до пояса; на пальцах когти длинные, еще длиннее самих пальцев.Тихо поднял он руки вверх. Лицо все задрожало у него и покривилось. Страшнуюмуку, видно, терпел он. "Душно мне! душно!" — простонал он диким,нечеловечьим голосом. Голос его, будто нож, царапал сердце, и мертвец вдругушел под землю. Зашатался другой крест, и опять вышел мертвец, еще страшнее,еще выше прежнего; весь зарос, борода по колена и еще длиннее костяные когти.Еще диче закричал он: "Душно мне!" — и ушел под землю. Пошатнулсятретий крест, поднялся третий мертвец. Казалось, одни только кости поднялисьвысоко над землею. Борода по самые пяты; пальцы с длинными когтями вонзились вземлю. Страшно протянул он руки вверх, как будто хотел достать месяца, изакричал так, как будто кто-нибудь стал пилить его желтые кости...

Дитя, спавшее на руках у Катерины, вскрикнуло и пробудилось.Сама пани вскрикнула. Гребцы пороняли шапки в Днепр. Сам пан вздрогнул.

Все вдруг пропало, как будто не бывало; однако ж долгохлопцы не брались за весла.

Заботливо поглядел Бурульбаш на молодую жену, которая виспуге качала на руках кричавшее дитя, прижал ее к сердцу и поцеловал в лоб.

- Не пугайся, Катерина! Гляди: ничего нет! — говорил он,указывая по сторонам. — Это колдун хочет устрашить людей, чтобы никто недобрался до нечистого гнезда его. Баб только одних он напугает этим! дай сюдана руки мне сына! — При сем слове поднял пан Данило своего сына вверх и поднеск губам. — Что, Иван, ты не боишься колдунов? "Нет, говори, тятя, якозак". Полно же, перестань плакать! домой приедем! Приедем домой — матьнакормит кашей, положит тебя спать в люльку, запоет:

Люли, люли, люли!

Люли, сынку, люли!

Да вырастай, вырастай в забаву!

Козачеству на славу,

Вороженькам в расправу!

Слушай, Катерина, мне кажется, что отец твой не хочет жить владу с нами. Приехал угрюмый, суровый, как будто сердится... Ну, недоволен,зачем и приезжать. Не хотел выпить за козацкую волю! не покачал на рукахдитяти! Сперва было я ему хотел поверить все, что лежит на сердце, да не беретчто-то, и речь заикнулась. Нет, у него не козацкое сердце! Козацкие сердца,когда встретятся где, как не выбьются из груди друг другу навстречу! Что, моилюбые хлопцы, скоро берег? Ну, шапки я вам дам новые. Тебе, Стецько, дамвыложенную бархатом и золотом. Я ее снял вместе с головою у татарина. Весь егоснаряд достался мне; одну только его душу я выпустил на волю. Ну, причаливай!Вот, Иван, мы и приехали, а ты все плачешь! Возьми его, Катерина!

Все вышли. Из-за горы показалась соломенная кровля: тодедовские хоромы пана Данила. За ними еще гора, а там уже и поле, а там хотьсто верст пройди, не сыщешь ни одного козака.

Хутор пана Данила между двумя горами, в узкой долине,сбегающей к Днепру. Невысокие у него хоромы: хата на вид как и у простыхкозаков, и в ней одна светлица; но есть где поместиться там и ему, и жене его,и старой прислужнице, и десяти отборным молодцам. Вокруг стен вверху идутдубовые полки. Густо на них стоят миски, горшки для трапезы. Есть меж ними икубки серебряные, и чарки, оправленные в золото, дарственные и добытые навойне. Ниже висят дорогие мушкеты, сабли, пищали, копья. Волею и неволеюперешли они от татар, турок и ляхов; немало зато и вызубрены. Глядя на них, панДанило как будто по значкам припоминал свои схватки. Под стеною, внизу, дубовыегладкие вытесанные лавки. Возле них, перед лежанкою, висит на веревках,продетых в кольцо, привинченное к потолку, люлька. Во всей светлице пол гладкоубитый и смазанный глиною. На лавках спит с женою пан Данило. На лежанке стараяприслужница. В люльке тешится и убаюкивается малое дитя. На полу покотом ночуютмолодцы. Но козаку лучше спать на гладкой земле при вольном небе; ему непуховик и не перина нужна; он мостит себе под голову свежее сено и вольнопротягивается на траве. Ему весело, проснувшись середи ночи, взглянуть навысокое, засеянное звездами небо и вздрогнуть от ночного холода, принесшегосвежесть козацким косточкам. Потягиваясь и бормоча сквозь сон, закуривает онлюльку и закутывается крепче в теплый кожух.

Не рано проснулся Бурульбаш после вчерашнего веселья и,проснувшись, сел в углу на лавке и начал наточивать новую, вымененную им,турецкую саблю; а пани Катерина принялась вышивать золотом шелковый рушник.Вдруг вошел Катеринин отец, рассержен, нахмурен, с заморскою люлькою в зубах,приступил к дочке и сурово стал выспрашивать ее: что за причина тому, что такпоздно воротилась она домой.

- Про эти дела, тесть, не ее, а меня спрашивать! Не жена, амуж отвечает. У нас уже так водится, не погневайся! — говорил Данило, неоставляя своего дела. — Может, в иных неверных землях этого не бывает — я незнаю.

Краска выступила на суровом лице тестя и очи дико блеснули.

- Кому ж, как не отцу, смотреть за своею дочкой! — бормоталон про себя. — Ну, я тебя спрашиваю: где таскался до поздней ночи?

- А вот это дело, дорогой тесть! На это я тебе скажу, что ядавно уже вышел из тех, которых бабы пеленают. Знаю, как сидеть на коне. Умеюдержать в руках и саблю острую. Еще кое-что умею... Умею никому и ответа недавать в том, что делаю.

- Я вижу, Данило, я знаю, ты желаешь ссоры! Кто скрывается,у того, верно, на уме недоброе дело.

- Думай себе что хочешь, — сказал Данило, — думаю и я себе.Слава богу, ни в одном еще бесчестном деле не был; всегда стоял за веруправославную и отчизну, — не так, как иные бродяги таскаются бог знает где,когда православные бьются насмерть, а после нагрянут убирать не ими засеянноежито. На униатов даже не похожи: не заглянут в божию церковь. Таких бы нужнодопросить порядком, где они таскаются.