в ночь с 19-го на 20-е главнокомандующий Кавказской армии генерал-адъютант граф Воронцов-Дашков отдал приказ войскам атаковать турок на их территории. Расквартированные в городке полки скрытно покинули гарнизон, перешли русско-турецкую границу, и Саракамыш опустел. В подчинении начальника гарнизона остались лишь 588-я и 597-я дружины государственного ополчения — одна находилась на этапе Сарыкамыш, другая охраняла многочисленные склады — да два эксплуатационных батальона.

Первые несколько дней с фронта приходили обнадеживающие известия: 3 ноября был занят Баязет, на следующий день — Ид, Зивинские высоты и кеприкейские позиции. Наступление продолжилось было на Гасан-Кала, но вдруг натолкнулось на яростное сопротивление османов, и через сутки русские части вынуждены были отступить, неся весьма ощутимые потери. В Сарыкамыше, кроме хирургического госпиталя, один за другим открылось с десяток новых госпиталей и лазаретов — в дивизиях потери убитыми и ранеными оказалось до сорока процентов офицеров и нижних чинов, а в отдельных полках, как в 156-м Елисаветпольском пехотном, — и того больше! И только подошедшие на помощь полки 4-й Туркестанской стрелковой бригады, да 1-я Кубанская пластунская бригада Пржевальского смогли остановить продвижение турок и стабилизировать фронт. К 20-му ноября на всех направлениях наступило хоть и относительное, но затишье.

С началом боевых действий работа контрразведывательного пункта стала еще напряженней. Уже 20 октября из Тифлиса пришло распоряжение усилить работу по выявлению и обезвреживанию вражеской агентуры в частях гарнизона и предотвращению диверсий на важных военных объектах. Особое внимание надлежало уделять железнодорожному вокзалу, складам боеприпасов и продовольствия, госпиталям и лазаретам, хлебопекарне, а также опустевшему штабу 2-й бригады 39-й пехотной дивизии, превратившемуся в одночасье в обычную гарнизонную комендатуру. Предписывалось тщательно проверять перемещающихся через Сарыкамыш военных и гражданских лиц, задержанных вблизи данных объектов, а это, естественно, осуществить было невозможно без помощи комендатуры и пограничной стражи. Так что почти ежедневно ротмистр уточнял списки вновь прибывших в Сарыкамыш военных и чиновников, изучал документы подозрительных лиц и задержанных, согласовывал патрульную и сторожевую службу с начальником гарнизона и пограничниками.

Так было и накануне описываемого утра — Листок в тот вечер до полуночи просидел в кабинете Воробанова. Совещание уже подходило к концу, когда генерал — по обыкновению сухой и мрачный — предложил вдруг рюмку "прекрасного шустовского коньяка". Ротмистра это предложение немало подивило, но отказываться он не стал. И когда Его Превосходительство с великой досадой заговорил о неудачах на фронте, Листок понял, что генерал настолько близко принял отступление армии, что ему требовалось излить кому-то свою солдатскую боль.

Но говорил он хотя и желчно, но тихо, словно самому себе, словно и не было перед ним ротмистра Листка. Говорил, что командованию не следовало отходить от принятого ранее плана активной обороны, что безрассудно было начинать непродуманное наступление без четкого плана, без организации взаимодействия войск и не имея для того достаточных сил и средств. И что виной всему бездарная разведка, ставшая причиной хаотичного, что называется, "слепого" управления дивизиями…

Слушая его, Листок думал, уж не провоцирует ли его старый генерал? Разве не было ему известно, что генерал-адъютант граф Воронцов-Дашков — Наместник Кавказа и главнокомандующий Кавказской отдельной армии — ни в какой мере не решился бы отдать приказа на наступление, если бы не более чем вероятное повеление монарха? И понося разведку, разве не бросал он камень в сторону Управления всемогущего генерал-квартирмейстера Болховитинова, да и всего командования армии? Да и кому он все это выговаривал — офицеру контрразведки! Словно желая, чтобы тот непременно доложил о его крамолах!

Однако докладывать кому-либо у ротмистра охоты не было. Как ни странно, ему — бывшему офицеру Оренбургского пехотного полка — рассуждения боевого генерала показались вполне здравыми. Он даже позволил себе высказать предположение, что временные успехи турок — особенно на батумском направлении, где им удалось захватить Артвин, Ардануч и Борчу, — воодушевят турка на дерзкое наступление всеми имеющимися силами с целью захвата Кавказа и подъема панисламистского движения на юге России.

— Вот именно! — уже во хмелю запальчиво воскликнул Воробанов. — Весь вопрос в том, где и когда?

Сойдясь с генералом во мнении, что наступление следует ожидать всеми войсками 3-го турецкого корпуса, и не ранее весны, ибо османский аскер не готов воевать в условиях горной зимы, Алексей Николаевич покинул кабинет ближе к трем часам. И вдруг этот странный вызов… Не иначе как стряслось нечто чрезвычайное!

Уже добривая подбородок, рука Листка дернулась от вдруг пронзившей его мысли, что пока они разглагольствовали о сроках турецкого наступления, оно уже началось!

Смочив порез, он отбросил бритву.

"Черт бы его побрал! Сбываются самые худшие предположения — османы решились на реванш? Неужто по этому поводу и вызывает? Боже! Как же ноют мозги! Проклятый Николай Николаевич — напоил-таки! Сейчас и сам наверняка страдает… Хотя если получил дурное известие — вмиг протрезвел! Наш генерал, похоже, проблем не любит…"

— Лей! — прикрикнул он ефрейтору и быстро всполоснул лицо.

* * *

С началом активных действий начальник гарнизона Сарыкамыша размещался в штабе, неподалеку от казарм 156-го полка. Рядом же находились двухэтажные, красного кирпича дома офицерского состава, квартиру в одном из которых занимал и ротмистр Листок. Так что до штаба он добрался быстро.

— Вас ждут! — кивнул на дверь начальника адъютант штабс-капитан Сивцов.

— Что за спешка? — переведя дыхание, спросил Алексей Николаевич. — Стряслось что?

— Да уж… — мрачно отозвался адъютант и предупредил: — Подождите, сейчас доложу!

Через минуту ротмистр Листок стоял перед начальником гарнизона генерал-майором Воробановым, коего оставил всего несколько часов назад. Ему Алексей Николаевич был представлен недавно, сразу по приезду в гарнизон, но и столь мизерного времени хватило, чтобы через почти ежедневные доклады и совещания сложить о нем мнение весьма благоприятное. Особенно после вчерашнего общения. Листок хорошо помнил первое впечатление — невысокого роста, в изящно сидящей на нем генеральской форме, с гордой осанкой, не позволявшей поворачивать голову иначе как всем туловищем. Говорил генерал негромко, спокойно, слушал со вниманием, а торчащие на щеках пышные бакенбарды времен прошлой русско-турецкой войны, участником которой он действительно являлся, невольно вызывали благоговение и наводили на мысль о мудром, опаленном сражениями "слуге царю, отце солдатам"; Правда, была одна странная, не вяжущаяся с этим представлением деталь, слышанная им от обер-офицеров Кубинского полка, прибывших в Сарыкамыш по ранению. Якобы временно замещая убывшего в Тифлис начальника 39-й дивизии генерала Де-Витта, Воробанов устраивал смотры только что вышедшим из боев полкам и в весьма грубых выражениях распекал господ-офицеров за неряшливый вид не успевших привести себя в порядок солдат. Это было тем более странным, что здесь, в Сарыкамыше, в