— Я ничего, вашими молитвами, — не сдавал он позиций. — Инфаркт недавно перенес… знаете такое слово?

— Почему же не знаю? — обиделась она. — Тоже грамотная…

— А вы как поживаете? — перебил он.

— Я ничего, пока держусь… Сына вот вырастила и дочку, в институт уже ходят.

«И на кой черт мне это все?» — с раздражением подумал Семенов.

— Откуда вы узнали мой телефон? — спросил он, чувствуя, что это «вы» все-таки не к месту, но не мог, вернее — не хотел иначе.

— Купила о тебе книгу, с твоими картинками, — сказала она. — Сперва сомневалась — ты ли, а потом увидела в ней твой портрет и узнала… разревелась я, Петя… читаю книгу и реву… муж спрашивает: «Чего ревешь то?» — показала твой портрет — он узнал… Помнишь его?

— Нет, — соврал Семенов.

— А он тебя помнит! — опять упрекнула она.

«Ну, это уж вовсе бестактно!» — разозлился Семенов. Он не знал, что ответить. Помолчали. Семенов услышал в трубке тихие всхлипывания.

— Мне сказали, — услышал он, — мне сказали, что ты был в Самарканде, разыскивал меня…

— Да, я был там в прошлом году, в командировке… Откуда ты узнала?

— Люди сказали… ты меня разыскивал… правда?

— Я тебя не разыскивал, — ответил он жестко, вдруг сбившись на «ты». — Просто в командировке был… в Самарканде, и в Караганде тоже… Телефон-то мой вы как узнали? — он опять перешел на «вы».

— В Союзе художников… Повидаться бы надо, Петя… Я ведь тоже в Москве живу.

— Улетаю я, — сухо сказал Семенов. — И вообще: незачем нам встречаться. У вас своя жизнь, у меня своя… Все давно в прошлом.

— Да ты не подумай чего такого, — сказала она голосом, полным слез. — Я ведь все эти годы думала о тебе… Бывает, что в молодости совершаешь ошибки, а потом всю жизнь за них расплачиваешься!

«Ах, вот оно что! — про себя обиделся Семенов. — Она считает, что это ее ошибка, а не моя! Это оттого, что я потом приходил к ней, когда она уже замужем была за этим типом… Ну и история!»

— Нет, — сказал он твердо. — Видеться нам ни к чему. Совершенно ни к чему. Зачем бередить старое? Всего вам наилучшего! — и положил трубку.

Весь день потом он думал об этом звонке. Особенно задели его ее слова об ошибках…

— Никакой тут не было ошибки! — громко сказал Семенов, обращаясь к ревущей реке. — Все произошло как должно быть! Тоже мне еще — бабская запоздалая лирика… И откуда она взяла, что я ее разыскивал?

Год назад, до инфаркта, ездил Семенов в творческую командировку по местам, где прошла его юность; колхоз в степи под горой Семиз-Бугу в Казахстане — Караганда — Самарканд… Ездил вспоминать прошлое, это верно, но вовсе не ее там разыскивать…

— Ну, ладно! Хватит! Забыть надо здесь все это! И ты мне поможешь! — сказал он реке…

Семенов оглянулся на вертолет: лопасти машины еще медленно вращались, останавливаясь. Летчики что-то застряли в кабине. Глубоко вздохнув, он направился к семье берез возле самой воды. Швейцарские кварцевые часы на его руке показывали 6 часов 15 минут…

5

Говорят часто: человек — дитя природы… «Какое там дитя, — подумал Семенов, — когда человек давно отделил себя от нее. С тех пор, как ему был дан разум. С тех пор он стал антиприродой. Сначала он сделал природу богом, потом придумал и поставил над природой другого бога, по своему образу и подобию, а потом отверг и этого бога и сделал богом самого себя. Более того: из своей среды он выделил еще больших богов. Много прекрасного создал в мире человеческий разум, — подумал Семенов, — но много и ужасного, потому что нет у него границ и не может их быть. Так же, как нет границ у природы. В конце концов природа уничтожит человеческий разум, — подумал он, — и сделает она это по каким-то своим, непонятным человеку законам, в которых, может быть, и нет никакой гармонии. Но нет и злобы… Сделает она это безразлично и бесцельно — когда-нибудь… вот это-то «когда-нибудь» и есть самое таинственное. Приход в это «наше когда-нибудь» и уход из «нашего» в другое — «когда-нибудь» и «что-нибудь»…

6

Он вспомнил одну старушку, тещу своего московского друга, тоже художника, очень древнюю и больную, которая уже почти не слышит и не видит. Просыпаясь утром, она каждый раз подходит к окну, вздыхает и говорит: «Надо жить дальше!» Она это говорит, потому что ей тяжело, она устала от жизни. Но разум в ней еще теплится, он еще привязывает ее к ее близким и говорит ей: «Надо жить…»

Вот так же и я, подумал Семенов, хоть я не старушка: у меня еще есть маленькие дети, которых надо поставить на ноги, и рабочие замыслы, и рыбу я еще ловить умею… надо жить дальше!

«Но почему я обо всем этом думаю, если я не старушка?» — он остановился на берегу, возле берез, и сам себе вслух ответил:

— Стенокардия проклятая, боль в груди, усталость. Но здесь все это пройдет.

Он опять посмотрел вокруг, и ему показалось, что солнце, горы, деревья, река и камни радуются встрече, глядя на него миллионами глаз.

«Блудный сын, — подумал он про себя, — заблудшее дитя природы».

Нет, это не он так подумал, а все, его окружавшее.

7

Вертолетчики тем временем тоже вышли из вертолета. Их было трое. Они остановились под лопастью, не видя сначала Семенова. Разглядев его на берегу, в семье берез, они весело закричали и замахали руками. Голосов их, из-за рева реки, почти не было слышно. Но Семенов — тоже увидя их — замахал в ответ и пошел к машине.

— Давайте-ка, ребята, Петровичу палатку поставим! Быстро! — сказал командир вертолета.

8

Палатку вертолетчики все-таки поставили — как Семенов ни отговаривал их — и за сухими дровами на край поляны сходили — и теперь присели возле палатки перед отлетом: рейс у них был, собственно, в геопартию неподалеку; своего друга они завезли сюда попутно, сделав небольшой крюк в небе.

— Я вот что хотел вам сказать на всякий случай, пока не забыл, — обратился командир к художнику, когда они с минуту помолчали, отдыхая, — может, не мы за вами сюда прилетим… Другой вертолет пришлем… Так вы вот что: остерегайтесь бичей! Далеко от палатки не ходите, а если они сами нагрянут, говорите: экспедиция. Сейчас, мол, с минуты на минуту, вертолет со всей группой ожидаю… Ну, да вы знаете!

— Жаль, не выпили — посошок на дорожку — под чаек! — больше для приличия сказал Семенов, зная, что летчики пить бы сейчас не стали.

9

Они уже стояли