Прям все сразу понятно стало, да, Морис?

Да уж, Чарли. Все сразу понятно.

Морис Хирн встает со скамейки и вытягивается во весь рост. Озабоченно прислушивается к хрусту суставов – твою ж мать. Чувствует рептильи узлы спины.

Едрить твою Иисусе в Гефсиманском саду, говорит он.

Болезненно прищуривается на высокие окна и спрашивает друга одним быстрым безмолвным взглядом; Чарли Редмонд в ответ устало вздыхает.

Они достают из сумки «Адидас» пачки флаеров, распечатанных на принтере. На каждом – фотография девушки лет двадцати. Это Дилли Хирн. Нынешнее местонахождение неизвестно.

⁂

Мы ищем молодую девушку, говорит Морис.

Мы ищем дочь этого человека. Он не видел дочь три года.

Фотка уже малек старовата, но гатч[3] у нее, небось, все тот же.

Морис? То-то они дохрена поняли про этот твой «гатч».

Фотка уже старая, но… вид у нее, небось, тот же.

Маленькая. Красивая. Наверняка до сих пор с дредами.

Дреды, понимаете? Боб Марли? Джа Растафари?

При себе у нее, небось, собака или две.

Собака, на поводке такая?

Она красивая. Ей уже двадцать три. У нее растафарские дреды.

Знаешь, что нам нужно, Чарли?

Что же, Мосс?

Нам нужно испанское слово для «красти».

Красти? переспрашивает Чарли. Это лохматые засранцы которые? Все из себя на нью-эйдже которые? Так они называются?

И кроме того…

Я-то не против, Морис, но именно местные засранцы и изобрели красти.

Так у них погода для этого подходящая, Чарли. Валяются там на черном песочке на своих пляжах. С девушками и собаками.

⁂

Кажись, я кое-что все-таки знаю, Мосс. Если подумать. В смысле, на местном.

Валяй, Чарли.

Supermercado.

И что это на наши деньги?

«Теско»[4].

И я парочку помню. Типа… Gorrión?

Что-что горит?

Gorrión! С того времени, когда я был в Кадисе… Я тебе не рассказывал, Чарли, про то, как я любил женщину старше себя в Кадисе?

Лучше бы не рассказывал.

Мы занимались любовью всю ночь, Чарльз.

Ты тогда был моложе.

А знаешь, что она для меня делала по утрам?

Я весь внимание.

Кормила меня воробьями, Чарли.

Они тут все подряд жрут, да? Охреневшие.

Gorrión! Воробей!

Если шевелится – значит, сожрут. В сковородку – и в хлеборезку. Но, небось, это жирная штука, а, Мосс? Мелкий воробушек?

Масляная, как прическа Джона Траволты. И есть там на костях нечего, прямо скажем.

Если меня спросишь, Морис? У меня жопа до сих пор не того после осьминога в Малаге.

Привет тебе передает, Чарли?

Большой привет, да. И конечно, осьминог – это еще не самое худшее, что есть в Малаге.

Не, куда там.

Даже не близко.

⁂

Шум ночи в Альхесирасе.

Новостные помехи объявлений по громкой связи.

Резкий насекомый треск полицейских катеров в гавани.

Мягкий гул неугомонной толпы в здании терминала.

Снаружи.

Боевой пес налаял целый двор звезд.

Истребитель с военной базы рвет небо.

Внутри.

Придурковатый малец нараспев читает арабскую молитву.

Со смехом хлещет краник эспрессо.

И, вытянув длинные мосластые ноги, скрестив их на лодыжках, сплетая пальцы рук за затылком, Чарли Редмонд закидывает голову, окидывает взором поднебесные своды терминала и жизненные тяготы в целом.

А знаешь, что самое грустное, Морис?

Что же, Чарли?

Не получаю удовольствия от зеркала с самого девяносто четвертого.

Ты в свое время был красавец мужчина, Чарли.

Аж сердце замирало! И стиляга тот еще.

Морис поворачивается налево, направо, с хрустом разминая шею. Память прорезают образы. Лес в Уммере, на севере Корка, где он провел детские годы. И Дилли в детстве, когда он гулял с ней в серо-белой лондонской зиме, по Страуд-Грин-роуд. И Синтия – в доме у Берхэвена, на утренней постели под лучами солнца.

Из меня, наверно, секс-символ был никакущий, говорит он. В смысле, напечатай вот эту стремную рожу в газете – и смотреть не на что. И все-таки, гляди ты, что вышло, а?

Просто волшебство какое-то, Мосс. Точнее, было когда-то. Было.

Они смотрят вдаль. Они испускают вздохи. Они прячутся за разговорами от чувств. Они берут флаеры и снова поднимаются. Они раздают флаеры прохожим – мало кто берет. Симпатия – только в потупленных мягких взглядах. Здесь пропавшие – это целый немой легион.

Ее зовут Дилл или Дилли, говорит Чарли.

Возможно, она была в Гранаде? Не очень давно.

Она, небось, с целой компанией. Они же стаями передвигаются, да?

Стадами, эти крастаманы.

Дилли Хирн, двадцать три, красавица, с дредами и собаками, и глаза светло-зеленые.

Глаза у нее от матери. Мать была левоногой[5] из Кинсейла.

Царствие ей небесное.

Зеленые глаза, и сама такая маленькая. Дилл или Дилли?

Морис?

Чарли засек прибытие в терминал молодого человека. Теперь его заметил и Морис. Парень не старше двадцати, с дредами, в солдатских штанах и армейских ботинках, несет рюкзак в состоянии комичного дезабилье. С собакой на поводке. Скидывает рюкзак. Он покрыт темным загаром. И в кожу въелась пыль – красная пыль гор. Достает литровую пачку vino tinto[6]. Достает из рюкзака блюдце, плещет в него немного вина и ставит перед собакой. Говорит с английским акцентом, сельским, из Уэст-Кантри.

Давай по маленькой, Лорка, говорит он. За твое здоровье, приятель.

Морис и Чарли с интересом наблюдают. Сухо переглядываются. Собака лакает вино; молодой человек гладит собаку и смеется. Морис и Чарли подходят. Стоят молча, улыбаясь. Парень тут же с каким-то страхом поднимает взгляд и берется за поводок, словно чтобы сдержать пса. Морис переводит улыбку на собаку, зажимает язык зубами и с силой сплевывает: