Бенни чуть кивает; ему очень страшно.

Ну, тогда слушай внимательно и мотай на ус, ладненько? Потому что видишь этого вот человека? Чарли Редмонда? Фарранрийского? Видишь, что он там делает? Пытается отдышаться, Бен. Пытается размять спину.

Морис зовет Чарли:

Ты там спину разминаешь, Чарльз?

Если я что-то и делаю, то явно разминаю сраную спину, Мосс.

Хорошая новость, Бен, потому что если он не расслабится? Туши свет. В смысле, серьезно. Чарли Редмонд? Джентльмен. Философ. Человек такой чуткости, что может на телесном уровне найти общий язык с самыми деликатными существами из всех, то бишь собаками. Чарли Редмонд? Сам предан как пес и такой же яростный! Если понадобится. И я тебе прямо говорю: с тех самых пор, как Дилли Хирн была от горшка два вершка? Она была любимицей этого человека. О, как он ее баловал. Хаживал к нам по четыре дня в неделю, пять, таскал комиксы, DVD, тайком носил конфеты, а если не появлялся, она весь вечер сидела у окна, наверху, все глядела: где же мой дядюшка Чарли? И вот уже три года как мы не видели Дилли, и можешь себе представить, каково мне, отцу девушки, – я в аду. Но Чарли Редмонд? Ему не лучше. Не будет ему ни сна, ни покоя, пока он не вернет Дилли.

Чарли возвращается к парочке с довольным псом и присаживается перед Бенни. Расстегивает пиджак, достает нож, осторожно оглядывается. Показывает нож Бенни – обе стороны. Снова убирает за пазуху.

Не хотелось бы отчекрыжить башку твоей псине, Бен, ты меня хорошо понимаешь? Так что давай, рассказывай. Дилли скоро будет, да? Дилли Хирн?

Она маленькая.

Она красивая.

⁂

На скамейке к западу от окошка с надписью Información по сторонам от Бенни снова сидят Морис и Чарли. У Чарли – собака на поводке, которой он тихо напевает.

Как Дилли минуло тринадцать-четырнадцать? говорит Морис, началась эта вся ваша катавасия. Шрамирование. Голоса в ночи. Сбегала в Уммерский лес и хоронила себя заживо. Не звонила ни мне, ни матери. Даже эсэмэски не дождешься. Мы на стенку лезли. А ее превосходительство закопалось по плечи в землю. И как же трудно, Бен, как же трудно было справляться с этими оскаровскими выступлениями, потому что когда она была маленькой? Она была просто-таки…

Очаровашка, говорит Чарли, прерывая свою песенку.

Милашка. И телик-то с тобой посмотрит. И хохочет до упаду. Ее звонкий смех? До сих пор отдается у меня в сердце.

Она едет, Бен?

Но тут, значит, говорит Морис, ей уже четырнадцать, и у нее начинаются всякая музыка и книжки по белой магии, и дверь в спальню заперта, и она там сидит, как компостная куча. И с таким лицом.

Штука в том, говорит Чарли, что в Альхесирасе собирается конвой ваших. Кто-то едет в Танжер, кто-то возвращается. Это чтобы было кому присматривать за собаками. По крайней мере, так рассказал наш приятель в Малаге.

Намылился на зиму в Марокко, Бен?

Кто-то вернется и будет присматривать за твоей собакой? Так будет? А ездите вы все только двадцать третьего числа.

Поскольку это волшебное число, говорит Морис.

Думаешь, пустим мы тебя в Марокко, Бен?

Думаешь, мы не знаем это ваше Марокко? Потеряется там девушка – и назад уж не вернется.

Мы в Марокко ходоки с девяносто четвертого, сынок.

Чарли Редмонд? Вот этот человек? Единственный, о ком я слышал, кто провозил дурь в Марокко.

О, сколько историй, Бен, сколько приключений. Этот малый? Морис Хирн? Ты понимаешь, что смотришь на человека, который менял коз на дурь на Высоком Атласе?

Сколько мы можем порассказать, Бенни. Когда-нибудь пробовал в Марракеше купить триста пятьдесят коз с рук, а?

В кредит.

С коркским акцентом.

Марокко? С тех пор мы это место знаем как свои пять пальцев.

Теперь Морис поднимается и встает прямо перед Бенни.

Где все девушки и собаки, Бенни?

На что они тебя покинули, Бенджамин?

Слушайте! Раз или два. И все! Больше я с Дилли не разговаривал. И то это было давно.

Светло-зеленые глаза, говорит Морис. Глаза у нее от Синтии, левоногой из Кинсейла, на которой я женился, Бен. И что, думаешь, передались дочке манеры приличной протестантки?

Она молчаливая, говорит Бенни. Судя по тому, что я видел. Держится от всех в стороне.

Прорыв – Морис и Чарли улыбаются парню; теперь они дружелюбны, как родные дядюшки.

Она делала диски на солнце, говорит Бенни.

Что-что она, блин, делала?

Это называется «солнечные диски». Которые девушки делают. Как бы такие деревянные… амулеты? Чтобы носить на шее. Девушки выжигают на них лупой узоры, в жару. Один идет за десять евро, три за двадцать. На рынках и вообще.

Господи Иисусе, говорит Морис.

Спокойно, Мосс.

Ты знаешь, что у нее в аттестате младшей средней школы девять пятерок, Чарли?

Забудь, Морис.

Как тут забыть, Чарли! Перед ней расстилались бесконечные, блин, возможности! А стоило отвернуться – как она сдристнула в сраную Испанию, висит на шее у патлатых засранцев и толкает гребаные брюлики на обочине, как прокаженная! И слушай, в двадцать три года? Да она же до сих пор круглая гом! Гомми лакин![10] Какая-то косматая швабра с хером уболтала ее свалить в Марокко!

А почему она сбежала? говорит Бенни. Вы сами ее хоть раз спрашивали?

Морис и Чарли обмениваются шелковыми ухмылками.

Хо-хо, говорит Морис.

Чарли с задушевным видом хромает вокруг скамейки и кладет ладонь на плечо Бенни. Говорит спокойно и ласково:

Не знаю, дошло до тебя или еще нет, Бен. Но ты тут общаешься с натурально охрененно страшными людьми.

Придвигается Морис с широкой улыбкой.

Мы жуткая парочка, говорит он.

Ненормальная, говорит Чарли. Дьявольская.

Когда ты думал отправляться, Бен? На каком пароме? Уже решено?

Дилли приедет в Альхесирас, Бен?

Тут эхо собачьего лая поблизости раскрывает паузу. Бенни с надеждой вскидывает глаза. Морис и Чарли переглядываются. Чарли держит Лорку на поводке.

Появляются две девушки.

Их волосы скручены в дреды, на спине у них тяжелые рюкзаки.

Одежда потрепанная, а кожа – орехово-коричневая.

У одной – собака на поводке.

В Малаге и окрестностях, январь 1994 года