Аликс встала, отнесла тарелку и бокал в кухню. Поставила их возле раковины — приходящая уборщица утром вымоет. Потом стала готовить кофе, невидящим взглядом уставившись на пузырящуюся в кофейнике горячую жидкость.

Она оборвала связи с «Уинкрэгом», уехала, чтобы начать собственную жизнь. Значили ли для нее что-нибудь традиции? Тосковала ли она по рождественским гимнам, праздничному пудингу с изюмом и черносливом, подаркам под елкой?

Нет.

Но вот по чему она тосковала — так это по озеру и холмам. И по ощущению морозного воздуха на горящих щеках. И порой до боли хотелось опять мчаться по льду под холодным и чистым голубым небом. Поесть тушеного мяса с овощами и шоколадного пудинга. Не говоря уже о восхитительных состязаниях, которые устраивались в это время года. Сейчас невозможно купить настоящего хлеба в Лондоне. А в «Уинкрэге» мальчик от булочника, как встарь, каждое утро доставлял корзинку с буханками, завернутыми в ткань, чудесно теплыми.

Есть ли риск, что, если она вернется, бабушка опять зажмет ее в кулак? Конечно, нет, теперь уже нет.

Если Аликс отправится в «Уинкрэг» на Рождество — а это всего лишь несколько дней, — то сможет проводить долгие часы с Эдвином. Болтать, смеяться, бродить пешком, кататься на коньках, как раньше. Аликс избегала брата с тех пор, как уехала на юг, хотя знала, что несколько раз в году он бывает в Лондоне. Она скучала по нему, но их прежняя тесная дружба заставляла ее опасаться встреч. Эдвин слишком хорошо знал ее и понимал, и Аликс чувствовала, что это будет больно задевать ее обнаженные нервы. Она сделала свой выбор, решив покинуть север и семью, а брат предпочел остаться. Ему было проще. Бабушка не властвовала над ним с той суровостью, какую проявляла к своим потомкам женского пола; так что он мог иметь свое отдельное жилье в близлежащем городишке Лоуфелле да еще держать маленькую квартирку в Лондоне — привилегии, которые бабушка никогда не даровала бы внучке.

Аликс вдруг испытала страстное желание увидеться с братом. Еще есть их младшая сестра Утрата[3]— ее она тоже три года не видела. А ведь это целая дистанция — между возрастом в двенадцать лет и в пятнадцать; разве она хочет, чтобы сестра выросла ей чужой?

С дедушкой Аликс виделась два-три раза в год, когда он приезжал в Лондон. Какой бы ни стала она умной, энергичной, самостоятельной — это не сделало ее бессердечной. Он ей писал, подробно рассказывая обо всем, уведомляя о прибытии, а затем вел обедать в один из своих излюбленных ресторанов — тихое старомодное респектабельное место, где официанты двигались бесшумно и благопристойно, а еда была основательной, красиво сервированной, дающей ощущение надежности и комфорта.

Весной они вместе отправлялись на неделю в Германию. В молодости он много времени провел в этой стране и там же учился. Дедушка хотел, чтобы его дети и внуки говорили на этом языке, и нанимал им немецких гувернанток и учителей. Он неодобрительно качал головой по поводу нынешней ситуации в Германии — кислом плоде Версаля[4], как он ее называл. Аликс с удовольствием вкушала эксцентричное обаяние Берлина в компании молодых родственников друзей дедушкиной молодости. Она надеялась, что ему невдомек, насколько отличаются ее ровесники от тех серьезных, дисциплинированных граждан, которых некогда так хорошо знал он, — впрочем, дедушка всегда имел свойство не замечать того, чего не мог изменить. Аликс любила его, но сознавала, что ее мир, пути и представления этого мира были для него закрытой книгой — да и слава Богу! Как дедушка обрадуется, если она в этом году появится в «Уинкрэге»! На днях она разорвала, прочтя наспех, пришедшее, как обычно, в конце года мечтательное, ностальгическое письмо от него. В письме был чек на щедрую сумму и говорилось, как сильно дедушке будет не хватать Аликс на Рождество.

Это было глупо. Просто такой период года, с его навязчивостью, нарочитой сердечностью, — бестолковая сентиментальность рождественской поры.

Конечно, она не поедет на север. Дурацкая мысль.

Мысль, которая вообще не пришла бы Аликс в голову, не столкнись она с Сеси во время предпраздничных покупок в универмаге «Хэрродз». С Сеси Гриндли из «Гриндли-Холла», поместья их ближайших соседей по Уэстморленду, одной из своих старых подруг.

Аликс обрадовалась ей больше, чем ожидала, — ее такой знакомой улыбке, глазам, весело поблескивающим из-под круглых очков, копне светлых волос, стремящихся выбиться из узла. Сеси была из прежней жизни, когда Аликс, безрассудно оборвав старые связи, ринулась очертя голову в сумасшедший, беспорядочный круговорот. А вот теперь была благодарна, что осталась какая-то частица человеческих отношений, которую она не отвергла и не растоптала.

Последние несколько недель, думала Аликс, оглядываясь на те утомительные, бессмысленные дни, побудили ее страстно пожелать тепла простой, искренней дружбы. Дружбы, а не бездумного стремления скоротать одиночество — днем или ночью. Телефонная книжка, в какой-то момент ставшая ее библией, до отказа набитая фамилиями и телефонами людей, которых она теперь больше не желала ни видеть, ни слышать, лежала на письменном столе.

Аликс до сих пор не понимала, почему, проснувшись однажды утром раньше обычного — неприятно разгоряченная, с ощущением похмелья, — испытала слепящую ненависть к раскинувшемуся рядом человеку, к свешивающейся с кровати мужской ноге. Он был ничем не хуже иных — пожалуй, даже приятнее, потому что безобиден и не лишен обаяния. Но главное — годился устранять одиночество, хоть на несколько мгновений страсти отнимать у ночи ее отчаяние и безысходность.

Внезапно Аликс не захотелось его больше видеть. Она дернула за ногу, побросала в него одежду, выставила вон из своей квартиры. Вернувшись вечером с работы, сорвала со стены телефон, отсоединила дверной звонок и долго отмокала в ванне, читая детские книжки, купленные в перерыв: вроде «Алисы в стране чудес» и других, что любила в детстве.

Она надеялась, что это настроение пройдет, вскоре ее потянет в прежний круг — но этого не случилось. Вся их веселость показалась болезненной, жизнерадостность — бесцельной и пустой, карусель вечеринок и ночных клубов — бессодержательной, изысканность — наигранной и мнимой. Она была как змея, сбросившая кожу и ожидающая, в какие новые узоры сформируется ее чешуя. Аликс подолгу лежала в ванне, пила очень мало, отказывалась от всех приглашений, сворачивала за угол или заскакивала в магазин, чтобы избежать встречи с теми, кто были ее сотоварищами последние месяцы.

И вот теперь объявилась Сеси, улыбающаяся, как прежде. Аликс испытала угрызение совести от того, что забросила старых друзей. Да, оторваться от семьи — прекрасно, но Сеси-то к ее семье не принадлежала. Аликс знала, что та живет в Лондоне, проходит стажировку в одной из крупных больниц, но не предпринимала усилий, чтобы встретиться.

Она предложила подруге пойти в кино.