внедрилось в литературу и общественное мнение. Упомянутой ересью считалась тенденция к иудеизации, и утверждение, что она была чрезвычайно сильна среди марранов (известных также как новообращённые, или «новые христиане»), выглядело вполне правдоподобным. Почти все они были потомками евреев, крестившихся во время преследований 1391 и 1412 гг. Существование этой тенденции подкреплялось, прежде всего, тем основополагающим фактом, что большинство упомянутых крещений было вынужденным. Это обстоятельство и склоняло к предположению, что, являясь внешне христианами, новообращённые оставались в душе иудеями, что они втайне хранили старые догматы, соблюдали ритуалы своей веры и передавали их своим детям. Другим фактором, подтверждавшим это предположение, была структура инквизиции. Её направления, её законы и методы действия были повторением более ранних инквизиций, которые все без исключения создавались для борьбы с ересями. Резонно предположить, что, как и её предшественники, испанская инквизиция была создана для той же цели — приостановить отступничество от христианской веры. И это предположение подкреплялось в высшей степени авторитетными и заслуживающими доверия свидетельствами. Мы имеем в виду буллу папы Сикста IV (1478), которая санкционировала установление инквизиции в Кастилии, и провозглашение королем начала активной деятельности инквизиции, опубликованное в Севилье (январь 1481 г.). В этих документах подробно объяснялось, что единственная цель нового трибунала — положить конец «иудейской ереси», заразившей лагерь новообращённых христиан. Наконец, эта цель подтверждалась самой инквизицией, заявления которой были призваны оправдать её карательные действия — действия, на самом деле говорящие больше, чем остальные упомянутые свидетельства, взятые все вместе. Потому что инквизиция преследовала марранов с такой дикой яростью, которая в те времена уже «вышла из моды»: она жгла их тысячами на кострах, конфисковывала их имущество, загоняла в темницы, клеймила их как изгоев, грабила их сыновей, лишая законного наследства и не давая возможности обжаловать этот грабёж, и, как сказал испанский историк Мариана, держала их под страхом террора, который превращал их жизнь в «нечто худшее, чем смерть». Так возможно ли, чтобы всё это делалось не по этой — единственной — причине (как часто повторяли короли и инквизиция, чтобы обосновать её создание и деятельность)? Здравый смысл противится такому предположению.

Таким образом, мы видим, как возникла вера в этот тезис. Она основывалась на свидетельствах авторов инквизиции, т. е. испанских королей и самих инквизиторов, а именно на их вердиктах и утверждениях. Этих свидетельств оказалось достаточно для большинства учёных не только для определения причин создания инквизиции, но они явились стандартом, согласно которому оценивались все остальные свидетельства, встречавшиеся на их пути. В результате не было сделано сколько-нибудь заметных попыток свободного, расширенного исследования истоков испанской инквизиции, опиравшихся на иное предположение. И то, что впоследствии приостановило подобные попытки и даже помешало им — это подавляющее влияние ряда факторов, которые часто остаются незамеченными.

Португальский еврей Шмуэль Ушке в середине XVI в. назвал инквизицию «диким монстром такого ужасного вида, что вся Европа дрожит при простом упоминании его имени». Когда Ушке писал эти слова, испанская инквизиция только что перевалила через пик преследований, характеризовавших первый этап её деятельности, — преследований марранов. В это время она продвигалась через нападки на moriscos {2} и другие испанские группы, обвиняемые в инакомыслии, к битве с Реформацией. Разумеется, не было никакой исторической связи между причинами основания инквизиции и её последующей борьбой с «еретиками»-реформистами. Но её деятельность в тот период, всецело посвященная борьбе с различными ересями, была направлена к тому, чтобы привести достаточные обоснования мотивов создания инквизиции и её деятельности на раннем этапе своего существования. По существу, этот второй период предал забвению первоначальную цель первого. Таким образом, на пороге XIX в. все уверовали, что испанская инквизиция была создана, чтобы воевать с ересями, среди которых иудейская ересь просто оказалась первой на историческом пути инквизиции.

Я упомянул конец XVIII в. потому, что позже, с развитием современной историографии, эта властвующая концепция была полностью отвергнута и заменена иной точкой зрения. Учёные в Испании, Германии и Франции, включая ведущих историков того времени, обратили внимание на некоторые особенности испанской инквизиции, противоречащие старой гипотезе. Они заметили, что, в отличие от ранних инквизиций, испанская инквизиция управлялась с самого начала гораздо больше королём, чем папой. Они увидели, что король всё время искал, как присвоить себе всё больше и больше папских прерогатив в управлении инквизицией, как он с презрением отверг осуждение папой чрезмерности инквизиторских преследований, и как он использовал доходы инквизиции для своих собственных нужд, а вовсе не для нужд католической церкви. Эти учёные пришли к выводу, что испанская инквизиция была скорее королевской институцией, нежели папской, что её цели были в большей мере светскими, чем религиозными, и что на самом деле она была построена для финансирования королевских авантюр и укрепления абсолютной власти короля.

Легко понять, почему авторы этой теории не чувствовали необходимости произвести серьёзное исследование истоков инквизиции. Это случилось потому, что, на их взгляд, истоки находились с самого начала в голове короля Фердинанда, которого они считали основателем инквизиции. Их теория оказалась вполне самодостаточной и правдоподобной, чтобы привлечь сторонников. Тем не менее, в конечном итоге, эта теория была отвергнута, и не без веских оснований. Начнём с того, что она не могла объяснить причину, заставившую Фердинанда принять такой странный и сложный план для продвижения своих монархических интересов. Не могла она объяснить и то, почему именно новообращённым пришлось сыграть столь трагическую роль в этой беспрецедентной интриге. Трудно поверить, что такие неистовые преследования, отражавшие доминирующие чувства нации, — и не одного, а многих поколений, — могли быть следствием алчности отдельно взятого человека, каким бы сильным и влиятельным он ни был. В результате в спорах по поводу причин возникновения инквизиции, разгоревшихся во второй половине XIX в., маятник дискуссии качнулся обратно, к мнению, существовавшему в конце XVIII в.

Странно, что на протяжении всей битвы мнений никто не заметил важности весьма специфического момента, который не меньше, чем другие упомянутые особенности, делает испанскую инквизицию отличной от всех предшествующих инквизиций. Этим моментом является расовый принцип, принятый инквизицией для дискриминации всех марранов. Почему институция, официально посвящённая защите христианского культа и его доктрины, приняла политику, столь чуждую христианству и противоречащую его учению, законам и традициям? Некоторые учёные обратили внимание на эту аномалию ещё в XIX в., однако в том, что касается истоков инквизиции, они не нашли причинной зависимости. В 1905 г. Генри Чарльз Ли впервые в полной мере обрисовал эту аномалию и её важное влияние на жизнь Испании, но объяснил её чрезмерной чувствительностью инквизиции ко всему, в чем можно было заподозрить возникновение почвы для существования иудейской ереси. Поскольку он безоговорочно разделял старую