– Картина называется «СОТА», – холодно произнесла женщина, нарушив молчание, взгляд ее снова остановился, будто в это мгновение она находилась где-то далеко, в недоступном ему месте. Михаил выждал несколько минут, а затем, рассмеявшись, произнес, желая разрядить нагнетенную обстановку:

– Сота? Странное название… Я не вижу тут пчел!

Ксения строго взглянула на смущенного собственной шуткой Мишу и, ничего не произнеся, взяла пульт, торопливо включила телевизор. В программе новостей снова говорили о теракте, сообщая о жертвах. «И я могла стать частью этой трагедии, – думала Ксюша, представляя себя растворившейся во всеобщем горе. – С Татьянином днем меня!».

Михаил чувствовал себя дураком. Также он ощущал себя, когда ему предложили прокатиться в первый раз на лошади, не предложив седла. Он ходил вокруг нее то по часовой стрелке, то против, соображая, как подступиться к неспокойному животному. В данный момент молодой мужчина испытывал подобные чувства. Со своей дамой сердца он был знаком еще со школы, но она всегда оставалась для него загадкой.

– Будто и говорить больше не о чем! – тихо выругалась Ксюша, отворачиваясь от бурлящего событиями телеящика, – как же вы мне все надоели!

Она отключила разрывающийся от переживаний прибор и лениво поплелась на кухню, мимоходом обратившись к своему мужчине:

– Хочешь чаю?

Он безразлично пожал плечами и снова уставился на рисунок, чувствуя себя круглым дураком. Михаил понимал, что загадочность женщин порой не имеет границ и в пучине этих вод так легко затонуть. В тех случаях, когда он не знал, куда плыть, то просто сушил весла и терпеливо ждал. Ему показалось, что над их с Ксюшей отношениями нависла тень, от которой будут неприятные последствия и четыре нарисованных дамы в белых платьях, кружащиеся в танце, имеют к этому самое прямое отношение.

Ксения изо всех сил старалась не думать о произошедшем, но ее мысли снова и снова возвращались к вращающейся пустой карусели. Казалось, от скрипа ржавого железа можно сойти с ума. Чтобы смягчить этот скрежет, Ксения налила себе приятный фруктовый чай, включила диск с легкой классической музыкой, пытаясь спрятаться от тягостных дум среди нот, и достала толстенную пачку модных женских журналов, которые она покупала раз в месяц, но так и не удосужилась пролистать.

Высокая худощавая женщина в темном пальто и шляпе с широкими полями на несколько минут замерла перед входом в кафе. Деревянные двери ей казались зловещими, они вбирали и выплевывали людей с таким безразличием и холодом. Тело ее содрогнулось, будто она стояла у врат ада. «Ну, же, Карасева! Смелее! Войди в это чертово кафе!» – приказала она себе и сделала шаг.

Небольшой уютный зальчик встретил ее ароматом кофе и громким девичьим смехом, звенящим откуда-то справа. Карасева растеряно смотрела по сторонам, она была впервые в этом заведении. Голова слегка закружилась, и она с трудом удержалась на ногах. Сделав неуверенный шаг, женщина задела проходящую мимо официантку.

– Ради Бога, простите, простите меня! – еле слышно пролепетала Татьяна Карасева.

– Смотри куда идешь! – процедила сквозь зубы недовольная официантка.

– Простите, я ищу… просто ищу. Здесь должны быть мои подруги.

Женщина торопливо скользила взглядом по лицам присутствующих в зале кафе. Никто не обращал внимания на волнующуюся незнакомку в нелепой шляпе.

– Нашла? – грубый голос, и хамоватый тон сотрудницы кафе больно кололи оболочку смущенной Карасевой.

– Нет. Видимо я первая. Куда можно сесть?

– Хоть куда… Где свободно, туда и садись, – дерзкая официантка натянуто улыбнулась, смерив взглядом недорогое одеяние смущавшейся женщины. Карасева нервно поправила одежду слегка дрожащими руками и стыдливо опустила глаза, будто стояла перед строгой учительницей. Снова почувствовав головокружение, она поспешно шагнула к ближайшему свободному столу и с притворным изяществом положила руку на высокую спинку стула.

– Тогда сяду сюда, – произнесла Татьяна.

– Вас много?

– Что?

– Стол большой. Много вас?

– Нас четверо, – выдавила Карасева, поправляя поля шляпы. – У нас сегодня важный день – Татьянин.

– Так в январе ведь праздник! Двадцать пятого числа.

– Это у всех в январе, а у нас – в тот день, когда мы решим.

Официантка предложила меню, но гостья кафе отказалась, ссылаясь на ожидание остальных участниц трапезы. Сверкнув злобно глазами, девушка удалилась, держа на стержне-позвоночнике высоко задранную голову. Карасева проводила взглядом по-королевски вышагивающую девушку, после чего медленно сняла пальто и, оставив его на вешалке, стоящей неподалеку, поправила шляпу и степенно прошла к месту за столиком. Женщина мечтательно улыбнулась, вспомнив, как когда-то они с подругами решили собираться и устраивать маленький праздник в честь давней дружбы. Обещание они так и не сдержали, и их специальное празднество кануло в лету.

– Какие вы теперь, Таньки? – прошептала она, пристально глядя на входную дверь. Карасева волновалась. Прошло много лет с последней встречи подруг. Все изменились и стали старше, у каждой из них своя жизнь – семьи, работа, друзья. Женщина осторожно провела рукой по коже лица, ощущая неровности и морщинки.

– Вот и стали на год мы… старее, – произнесла она задумчиво и усмехнулась. Молодой человек, сидящий за соседним столиком, повернулся и вопросительно посмотрел на даму, беседующую с самой собой. Карасева, одарила его загадочной улыбкой Моны Лизы и слегка наклонила голову, укрывшись под широкими полями шляпы.

«Теперь я человек-невидимка», – озорно подумала она, прячась от любопытного соседа. Таня давно заметила, что, если не видно глаз идущего навстречу человека, его как бы и нет. Он, конечно, есть, но на нем не акцентируется внимание, он становится незаметен окружающим. Головной убор очень выручал в моменты, когда ей хотелось исчезнуть, спрятаться от мира. Еще она любила зонты. И дождь. Медленный моросящий дождь, вызывающий раздражение у основной массы людей, населяющих планету. Любовь к дождю у Тани была с детства. Ее мама шутливо объясняла девичье пристрастие к осадкам фамилией Карасева.

– У тебя же рыбная фамилия, вот и хочется тебе воды! Мне в дождь хорошо спится, – зевая, говорила ее мать, глядя в заплаканное окно.

Таня утверждала, что ей в такую погоду хорошо мечтается. Она словно парила над землей под тихую мелодию из звуков, падающих с неба капель. И еще любила рисовать цветной дождь из капитошек – героев любимых трогательных книжек – веселых переливающихся капелек летнего дождя, несущих в себе яркую радугу.

Карасева расслабилась от приятных детских воспоминаний, она наслаждалась атмосферой кафе: в зале играла приятная музыка, люди оживленно беседовали. Ежесекундно вздрагивал колокольчик, возвещая о вновь прибывших или ушедших. Таня, с замиранием сердца появляясь из-под шляпы-укрытия, в надежде увидеть на пороге подруг. Мысленно она вновь отправилась в путешествие на скоростном поезде-памяти. На этот раз станция под названием «школьные годы»: двор, посередине которого старая полуразвалившаяся деревянная горка и скрипучая карусель, на которую четыре подружки прибегали кататься почти каждый день. Бросив портфели прямо на землю, озорные девчонки с визгом запрыгивали на сиденья из старых прогнивших досок, предварительно раскручивая кряхтящую железку. Это были беззаботные счастливые времена… Жуткий угрожающий вопль ржавого аттракциона, который перекрывал звенящий маленькими колокольчиками детский смех, теперь казался мелодичной музыкой, милой сердцу и душе.