Самора уселась за ближайшим столом и попросила кувшин воды.

– Просим прощенья, но деньги вперед, – последовал ответ от хозяина, который распахнул дверь своей тростью и теперь заглядывал в зал.

Том зашел за стойку, где стояло ведро с водой, которой он только что мыл столы. Он не собирался раздавать свежую питьевую воду направо и налево, и уж тем более Саморе, которая редко платила, а сейчас вдобавок мешала ему отправиться в море до того, как появятся другие охотники за удачей.

Том перелил грязную воду в глиняный кувшин и поставил его перед старухой. Та усталым движением отбросила капюшон, обнажив загорелую, почти лысую голову. Один глаз у нее почти все время был закрыт, а второй, подернутый молочной пленкой, взирал на Тома с каким-то странным выражением.

Трясущимися руками Самора схватила кувшин и одним махом осушила его.

– Том Коллинз, – вздохнула она, утираясь ребром ладони, – а ведь твой отец был мне должен.

Самора частенько бормотала подобные вещи, так что уже никто не обращал на них внимания.

– Но нас с тобой это не касается, мой мальчик. Где твоя мать?

– Она у сеньора Лопеса, а таверна закрыта.

– Твоя мать никогда не отказывала мне в стаканчике винца из того бочонка, куда сливают все то, что не допили посетители. Но, быть может, ты сам уже все выпил? Как же ты все-таки похож на своего отца. И все так же не в ладах со своей сестрой? Да, не в ладах, Том, не в ладах. Ты ненавидишь испанцев, а она на дух не переносит твою ирландскую кровь. Я вижу это по твоим зеленым глазам. Ну же, давай-ка, налей мне стаканчик, и мы побеседуем о твоем отце. Он умел постоять за себя. Проклятая лихорадка свела его в могилу. Да здравствует мудрец Гиппократ, учивший, что лучший друг всякой заразы – наши собственные суеверия. Заруби себе это на носу, юный Том. Воля Божья не имеет ничего общего с лихорадкой, а чума происходит от крыс. А теперь подавай вино на стол!

Том скрестил руки на груди.

– Если хочешь вина, сначала заплати.

– И то верно. Я расплачусь с тобой, Том.

– Чем?

Самора огляделась по сторонам. На ее бледных губах заиграла едва заметная улыбка. Том бросил взгляд на ее сгорбленную тень, косо легшую на потолок.

– Ветер, – прошептала Самора, – странный ветер дует этой ночью. То с востока, то с запада, кружит вихрем по морю, а ряби не оставляет. Знаешь, как прозвали такой ветер? Люди зовут его Бризом Желаний. Он дует прямиком из распахнутого рта Судьбы, и тем, кто умеет слушать, он может многое рассказать. В такие ночи, как эта, встречаешь своего Создателя.

Молочный глаз Саморы скользнул по Тому.

– У Судьбы всегда два сжатых кулака, ибо в ее руках нити тех дорог, одну из которых тебе предстоит избрать. Вопрос только в том, какую руку ты выберешь, мой дорогой Том.

Том вздохнул и покачал головой.

– Протяни мне свою руку, юный Коллинз.

– Нет уж, спасибо.

– Надо быть смелым, чтобы узнать, что написано у тебя на ладони. Но, полагаю, ты уже достаточно взрослый, чтобы услышать, что тебя ждет. Твой отец был храбрецом. Чересчур горячим и вспыльчивым, но храбрецом.

– Я знаю.

– Меня, видевшую, как море и земля превращаются в огонь, едва ли ждет что-то хорошее, но, сдается мне, твоя судьба отличается от участи других людей.

– Вот как?

С неожиданной силой Самора вдруг стиснула Тому запястье. Ее молочный глаз впился в него, как колючка.

– Стаканчик, всего за один-единственный стаканчик вина я поведаю тебе всю твою жизнь.

– Отпусти руку, Самора.

– Всего один стаканчик из Бочонка Остатков, куда твоя сестра сливает недопитое посетителями вино, процеживая его через красную прожженную скатерть, чтобы очистить от объедков, табачных крошек и всякой заразы. Ах, знавала я в жизни угощения! Ты ведь знаешь, Том, я повсюду бываю. Видала я людей, умерших от пьянства, матросов, скатившихся на самое дно и повешенных на той же веревке, что не раз спасала им жизнь во время океанских штормов. Твой же путь, Том Коллинз, тернист и сложен и заведет тебя далеко, гораздо дальше, чем тебе самому этого захочется. И если когда-нибудь тебе покажется, что ты зашел в тупик, вспомни мои слова: на Ямайке есть кабачок, прозванный в народе «Сапогом Люцифера». Когда все другие возможности будут исчерпаны, ты найдешь там то, что ищешь, ибо «Сапог» – это настоящее кладбище заблудших душ. Там знают цену Бочонку Остатков и никогда не откажут страждущему в глоточке вина. Но я на тебя зла не держу. Дай мне твою правую руку, Том. Левая здесь не годится, ибо в ней ты держишь меч – орудие смерти. Потому что ты левша, не правда ли, Том Коллинз?.. Это было сразу понятно, едва ты покинул чрево своей матери, такой же рыжеволосый, как и сейчас. Но, быть может, тебе все равно и ты не хочешь узнать о том, что тебя ждет?

Том не ответил, но попятился к стойке и, разыскав чистый кувшин, наполнил его из Бочонка Остатков, украдкой поглядывая на дверь, ведущую в хозяйские покои.

Самора опрокинула в себя вино с той же скоростью, что и воду. Ее зрачок внезапно расширился и разорвал молочно-белую пелену; больной глаз неожиданно вспыхнул и стал черным, как ночное небо над крышей таверны.

– Теперь положи свою руку на стол, Том, и сожми ее в кулак. Крепко сожми, до боли, чтобы побелели костяшки пальцев.

Том во все глаза уставился на свой кулак, белевший прямо на глазах, и почувствовал боль. Рука дрожала так, что под ней трясся стол.

– Еще немного, Том, еще немного.

– Я… больше… не могу.

– Можешь.

В глазах у Тома потемнело. Он чувствовал, что задыхается, и поднял кулак, словно собираясь ударить старуху по лбу.

– Вот так, Том, – прошептала гадалка, – теперь разожми кулак и положи ладонь на стол.

Обессилевший Том упал обратно на стул.

– Твоя ладонь, Том, – тихо заговорила Самора, – подобна морской карте, на которой нанесено будущее. По ней ты можешь выбрать, каким курсом тебе плыть. Зная свои возможности, предостерегающие тебя опасности и короткие пути, ты сможешь выбрать правильный курс для своего корабля и стать на нем единоличным капитаном. Слушай и запоминай, Том. Каждое мое слово, сказанное этой ночью, накрепко засядет в твоей голове. Ни одно не будет забыто.

Том откашлялся.

– Расскажи мне, что ты видишь? – попросил он.

– Что ты упрямый сорванец, Том.

– Да, так говорят, что еще?

– И честолюбивый малый. Ты хочешь быть богатым, страшно богатым. Но ты печешься не только о себе. Ты хочешь вызволить из этого дома свою мать.

– Это всякий знает.

– В глубине души, – продолжила Самора, – в самой глубине души ты также хочешь выкупить свою сводную сестру.