воздуха. Этим сволочам-производителям надо писать крупным шрифтом на бутылках виски: «Осторожно! Влияет на вес!»

— Что хоть праздновал? — снисходительно поинтересовался мужик, решивший сопроводить меня до двери. Пару раз я чуть не растянулся, так что от помощи решил не отказываться.

— Развод.

— А… Достойный повод. Изменил?

— Выражаясь юридически, — процедил заплетающимся языком, — распрощались из-за непримиримых разногласий.

— Да, все беды из-за баб. Найди другую да приходи к нам праздновать. Все, бывай, приятель.

Стены пошатнулись разок-другой, дверь перекосилась, но открылась, и вот я на улице, глотаю густой, разбухший от дождевой влаги летний воздух. Освещенная мутным фонарным светом улица поплыла, потом резко сдала влево. Елы-палы! Предупреждать надо. Хорошо рядом оказалась стена, я привалился к ней, безмерно благодарный за поддержку. Что там сказал этот мужик? А, да, «найди другую». Верно. Отличный вариант со всех сторон. Особенно в данный момент, когда я почти четыре месяца не прикасался к Нелли…

К женщине, Доронин. Ты не прикасался к женщине.

Короче, найду другую. Дело, по сути, плевое. И это будет потрясающая девушка. Которая никогда не швырнет в меня обручальное кольцо, потому что будет по-настоящему любить.

Я закрыл глаза и представил эту мечту себе. Точеная фигурка, грудь умеренной пышности, умопомрачительные ноги, длинные темные волосы, закрывающие маленькие плечи, отливающие тусклым золотом, безупречная сливочного цвета кожа и глаза, выразительные, бездонные, зеленого кошачьего цвета… Ее серебристый смех, ее ласковый голос, такой успокаивающий, глубокий, произносящий мое имя… И ее запах: фрезия, роза, лилия… Не-е-е-т, еще лучше!.. Ее запах неповторим, как мягкость губ, шелковистость волос и нежность рук… Само совершенство. Нелли…

Проклятье! Какая Нелли? Я ненавижу ее! Это другая девушка. Какая-нибудь… Марина. Или Виктория. Да, Марина-Виктория, я тебя найду и женюсь. Мы проживем вместе три года и два с половиной месяца, и однажды вечером ты встретишь меня на пороге и холодно заявишь, что я тебе изменил, обзовешь кобелем и порвешь со мной, даже не объяснившись толком. Наплюешь на мои чувства, на свои, на все, что было между нами и могло быть. И правильно, Марина-Виктория, убирайся из моей жизни! Теперь я вижу, какая ты бессердечная, осознаю, что в действительности ты не любила, а только играла со мной, никогда не верила моим словам… Вот и сейчас не поверила, когда я клялся здоровьем матери, что понятия не имею, откуда эти чертовы розовые стринги взялись в моем кармане.

«Я не изменял тебе», — сказал я тогда, захлебываясь в жестоком отчаянии. Но услышала меня лишь дверь, захлопнувшаяся за ней. Потом я ее не видел. Нелли пряталась от меня целых девять дней. Сначала жила в гостинице, потом мать позвала ее к ним. Я приехал к родителям, когда узнал об этом, желая поговорить с женой, попытаться еще раз все наладить, склеить разбитую чашку, но наткнулся лишь на глухую стену отчуждения (реакция матери) да беспомощную улыбку отца. А Нелли в это время вновь паковала чемодан в своей комнате, собираясь в Нижний, к своим родителям. Сквозь кордон я так и не прорвался, а рыдать на пороге, кусая локти от горя и посыпая голову пеплом, не собирался.

Но все ж мы встретились. Задержался внизу, увидел, как подъехало такси, и подумал: а вдруг за ней?.. Решил подловить, но в итоге именно она подловила меня.

— Я подала на развод, — осведомила равнодушно, не глядя на меня, подкатывая чемодан к открывшемуся багажнику таксомотора.

— Что? — не поверил своим ушам, перестав пожирать жену взглядом. Меня затрясло от гнева и паники одновременно. — Я не собираюсь отпускать тебя.

— Придется.

Не могу ее потерять, Нелли бесконечно дорога мне. Мне нужно все: ее забота, упрямство, звук голоса, пара крошечных родинок в изгибе шеи, которые было так сладко целовать, попка, туго обтянутая сейчас узкими джинсами, ставшая еще более соблазнительной, когда жена наклонилась, собираясь уложить чемодан в багажник, — как же соскучился по всему этому, хочу ее… Где водитель, этот кусок дерьма? Почему хрупкая женщина должна тяжести поднимать?

— Я сам, уйди!

Шагнув к ней, я схватил чертов чемодан и уложил его в багажник. Повернулся к ней, заглянул в замкнутое красивое лицо.

Зеленые глубины глаз словно застыли, свет и ласка пропали из них. Сменившись долбанным и ненавистным мне словом «конец».

— Давай не будем устраивать сцену, — проговорила она уставшим голосом, не сводя с меня безразличного взгляда. — Не ищи меня больше, не досаждай. Разойдемся мирно. Я ни на что не претендую…

— Нелли… — я сглотнул, протянул к ней руку, желая коснуться, остановить этот кошмар.

— Не надо, Егор. — Отступила на шаг.

«Егор» — то, как она проговорила мое имя… Будто сотню иголок в сердце вонзила. Гнев прошел, отчаяние испарилось, воспоминания о том, с каким обожанием она произносила «Егор» раньше, особенно во время нашего занятия любовью, в момент, когда я входил в нее, — эти воспоминания испустили дух, такой ядовитый, что он задушил меня.

Молча, тупо, беспомощно смотрел, как она, сев в чертово «Рено» с логотипом такси, выезжает из двора жилого комплекса, растворяется за воротами во внешний мир… Дерьмовое воспоминание, не хочу переживать это снова.

Разумеется, нас развели. Насильно мил не будешь, и уж если разбились розовые очки, то это товар настолько дефицитный, что лишь на темные и заменишь.

Двое суток после того разговора перед домом родителей не жил, а существовал. Не ходил на работу, сказавшись больным (впрочем, реально болело — сердце), был будто в прострации. Оглушен, полностью разрушен.

Квартиру оставил ей, сам перебрался в двушку приятеля, отчалившего работать в Лондон. Ведь и покупал, и обставлял жилье для нее, для наших будущих детей… Совместный счет тоже не закрыл, пополнив его на немалую сумму. Собирался и дальше пополнять. В конце концов, на кого мне тратиться? Жена давно стала центром вселенной, приоритетом…

А потом я сорвался. Одно время думал, что меня просто отпустило, я послал все на хрен и скоро вновь полезу в гору. С утра до поздней ночи у меня было одно крайне важное дело — ненавидеть Элеонору Доронину, решившую вновь стать Вишневецкой. Такого рода ненависть — трудоемкий процесс, требующий предельной сосредоточенности. Отточил его до совершенства, до дикого хохота над самим собой. Однажды всерьез намеревался заказать рекламный щит с надписью «Я не изменял тебе!» В итоге просто распечатал фразу на принтере и обклеил листами дверь нашей, то есть ее теперь, квартиры.

Она собрала и оставила у матери все украшения, что дарил ей. Коробку забрал и со зверской ухмылкой отправился в ювелирный. Пополнил коллекцию новыми побрякушками, намертво запаял тару суперклеем и