как, например, Люблинский воевода, уклонился от подобного унижения путем самоубийства, кто-то вынужден был покориться. Последовали аресты, казни, повсеместно был введен ненавистный полякам немецкий язык. Таким образом, новые хозяева пытались стереть из памяти даже само имя Польши и любое напоминание о ней.

Вынужденная отказаться от политической жизни, польская шляхта посвятила себя в основном земледелию. С другой стороны, и тут надо отдать должное императору Иосифу II, австрийская администрация освободила польских крестьян от крепостной зависимости и уравняла в правах католиков и православных.

Территория, доставшаяся Пруссии (сюда входила и Варшава, столица уничтоженного государства), подверглась невиданной эксплуатации: были повышены налоги, отобрано в казну церковное имущество, все польские чиновники были заменены прусскими. На конфискованных государственных землях стали расселяться немецкие крестьяне. Здесь, как и в Галиции, польские крестьяне, найдя защиту от злоупотреблений панства, быстро приспособились к новому режиму, а недовольное дворянство уединилось в своих имениях.

В русской части Польши правительство имело возможность парализовать польское влияние, однако оно и не помышляло об этом; у него не было ни прочной административной системы, ни чиновничества, пригодного для выполнения подобной задачи. Тут с побежденными попеременно обращались то гуманно, то грубо. Представители знатных фамилий должны были унижаться, чтобы сохранить свои имения; имели место и конфискации, и ссылки в Сибирь, и вынужденное обращение в православие. Однако, как бы то ни было, шляхтичи в русских областях сохранили свое привилегированное положение, и их галицийские собратья не раз взирали на них с завистью.

Следует отметить, что если императрица Екатерина обошлась с побежденными поляками резко, то Павел I изменил отношение к ним: он освободил руководителей восставших Тадеуша Костюшко, Юлиана Немцевича, Капостаса и других, вернул на родину тысячи сосланных, доверил пост посла на Сардинии молодому Адаму Чарторыйскому. Последний в своих «Записках» писал о русских, что они сначала представлялись «существами чудовищными, зловредными и кровожадными, с которыми нельзя было иметь дела без отвращения», однако потом «пришлось признать, что они нисколько не хуже других, что и среди них есть люди учтивые, приветливые и что иной раз нельзя не платить им дружбой и благодарностью».

Император Александр I стал продолжателем дела Павла I. Он вернул из Сибири сосланных, пригласил поляков в русский Сенат, назначил из их среды губернаторов в те губернии, которые входили раньше в состав республики, назначил своего друга Адама Чарторыйского помощником государственного канцлера Воронцова, а когда тот заболел и удалился в деревню, – управляющим Министерства иностранных дел.

06 истории Польши можно было бы рассказывать еще очень долго, но не это является главной целью данного повествования. Главное для нас заключается в том, что семья Лончиньских всегда относилась к числу наиболее патриотически настроенных кругов польского общества, и уже в самом юном возрасте Мария имела возможность слышать разговоры о тяжелой судьбе отчизны и необходимости бороться за ее независимость. Ее старший брат Бенедикт Юзеф сражался под знаменами Тадеуша Костюшко, а потом, когда Польша пала, отправился искать счастья в далекой Франции и там поступил на службу в так называемые Польские легионы, создававшиеся в армии генерала Наполеона Бонапарта.

Люди часто становятся заложниками собственных представлений о том, что правильно, а что неправильно. При этом представления эти сплошь и рядом транслируются от собственной семьи, окружения, а то, на чем вырос, по большей части воспринимается как само собой разумеющееся и единственно возможное. Естественно, семейные настроения не могли не оказать влияния на формирование юной Марии. В результате получилось так, что по определению историка Фредерика Массона «ее сердце знало лишь две страсти: религию и родину. Любовь, которую питала она к Богу, уступала по силе лишь любви к отчизне. Это были единственные побудительные начала в ее жизни».

Одним из ее преподавателей был господин Николя Шопен, будущий отец великого Фредерика Шопена. Так вот он даже записал как-то в дневнике:

«Откуда этот неумеренный энтузиазм? К чему проливать слезы над участью Польши, изучая Пунические войны?»

Мария была еще совсем маленькой девочкой, когда мать, занятая управлением небольшим имением, составлявшим все их состояние, отдала дочерей в Варшавский монастырский пансион. Там у девочек не было недостатка ни в книгах, ни в воспитателях, а их юные души формировались в самой строгой морали и религии. Кроме того, в монастыре они научились, пусть немного, французскому и немецкому языкам, музыке и танцам. При этом мать-настоятельница пансиона, где училась Мария, отпуская ее домой сказала, что ее «политические и патриотические интересы» (она именно так и выразилась) оказались сильнее религиозного призвания.

Итак, в пятнадцать с половиной лет Мария вернулась в родительский дом не слишком ученой, но целомудренной. Девушкой она была живой, в высшей степени прелестной, одаренной характером замкнутым, но романтичным. Отличительными ее чертами были удивительная нежность и столь же удивительная чувствительность, сочетавшиеся с простодушием и добросердечием.

* * *

Привлекательная внешность довольно рано обеспечила Марии восторженных поклонников. В частности, известный писатель Фредерик Скарбек, который мальчиком часто бывал с матерью у соседей в Кернози, говорит в своих воспоминаниях, что в его памяти навсегда остались «редкая красота» и «невыразимая прелесть очарования» 15-летней Марии Лончиньской.

Генерал Колен в одной из своих книг о Наполеоне называет Марию «очаровательной и воздушной блондинкой, которой все идет», а Франсуаза Трембицкая в «Мемуарах польки», изданных в Париже в 1841 году, пишет:

«Красота мадам Валевской была поразительной, и следующий факт может это подтвердить. Когда она осматривала памятники Лувра, один солдат, стоявший в карауле, попытался преградить ей выход. Удивленная, она посмотрела на него. “Мадам, – сказал галантный француз, – меня поставили здесь, чтобы я охранял Венеру Милосскую, а не для того, чтобы я позволил ей уйти”».

Другая мемуаристка, знаменитая Анна Потоцкая (урожденная Тышкевич), внучатая племянница польского короля Станислава Августа Понятовского, личность определенно злоязычная и недоброжелательная по отношению к Марии, в столь же лестных словах рисует ее беглый портрет:

«Она была так восхитительна, что напоминала собой головку Грёза[4]. Ее глаза, рот и зубы были прелестны, ее улыбка была так пленительна, взгляд так кроток, а вся она была так обворожительна, что никто и не замечал неправильности черт ее лица».

Как только Мария вернулась к матери, один молодой человек, красивый, богатый и весьма привлекательный, попросил ее руки. Хотя он очень понравился Марии, она отказала ему. Почему? Да потому, что он был русский, а его отец был одним из тех генералов, кто так угнетал ее любимую Польшу. По словам Фредерика Массона, «одного предложения, что она выйдет замуж за пруссака или русского, врага ее