Закончив трудовой день, мои неудачники первым делом мчались ко мне в берлогу, где я во фланелевой пижаме, включив обогреватель почти на максимум, развлекалась писаниной, периодически прерываясь на перекус. Они так радовались нашей встрече, эти мужественные эмиссары реального мира, появляясь томимые жаждой, с распахнутыми воротниками.

Найл заявился с шампанским. Мила присовокупила четыре косячка, скрученных аккуратными трубочками. Вскоре должна была подтянуться Джесс, она занималась пиаром вечеринки, которую устраивал лондонский еженедельник «Лайн», и ей нужно было присутствовать там хотя бы какое-то время, чтобы потом, улучив удобный момент, незаметно улизнуть.

Найл и Мила, как обычно, флиртовали, прикрываясь взаимными оскорблениями.

«Столько денег вбухано в твое образование, Найл, а ты так и не научился распознавать сарказм».

Найл был самым старшим среди нас. Ходил на скучную высокооплачиваемую работу и бескомпромиссно щедро распоряжался своими доходами. У него были несколько старомодные манеры, и он одинаково общался как с двухлетними детьми, так и со стодвухлетними стариками. Он разбирался в кредитных ставках и с легкостью мог поменять колесо на автомобиле. Такого персонажа приятно было иметь в команде.

Пока я причесывалась в ванной, мы разминались шампанским. Хихикали и сплетничали о тех, кого можем встретить на тусовке. Попутно разрабатывали пути отхода на случай, если нарвемся на нежелательных знакомых. Таких, как Сильвия – пухленькая, в общем-то, весьма милая девушка, днем официантка, по вечерам – поэт, но уж если она сядет вам на уши, то единственное, что вы почувствуете, так это то, что все веселье проходит мимо вас. Правда, есть еще более утомительные собеседники: не задав вам ни единого вопроса, они уже всем своим видом показывают, как вы им осточертели. За такими снобами идут перебравшие кокса девицы и пожилые мужики с плохими шутками и дурным запахом изо рта.

Традиционно за пять минут до выхода меня посетило привычное желание остаться дома. В комнате было жарко. Шампанское в моем бокале нагрелось и приобрело кисловатый вкус. Подступившая апатия подхватила меня под руку, приглашая скинуть неудобные туфли на высоком каблуке, стянуть лифчик и влезть во все еще теплую фланелевую пижаму. Воодушевленный междусобойчик Милы и Найла вызывал у меня чувство одиночества и горечи. Но я боялась сказать им, что хочу остаться, это обломает их. И Мила просто убьет меня. А Пэдди, увидев, что наши влюбленные заявились без меня, внесет мое имя в черный список и больше не будет никуда приглашать. Я не могла этого допустить. Подчинившись приливу воодушевления своих друзей, я выползла на улицу и, глотнув ледяного воздуха, вновь ощутила зов надвигающейся ночи.

Где-то в стороне брызнул одинокий преждевременный салют. Мы припустились во всю прыть, раскурив на ходу один из душистых косячков Милы, и, передавая друг другу, постарались прикончить его до того, как погрузиться в духоту станции Северной ветки. Все пассажиры были разодеты и возбуждены. Мы разговорились с компанией девушек, чья благопристойность болталась на нескольких ниточках с блестящими пайетками.

– Едете смотреть салют?

– Нет, просто семейные посиделки.

На улице все еще работали кофейни, распространяя ароматы кофе и мускатного ореха. Взявшись за руки и распевая «Я настроена танцевать»[1], мы двинули по Холлоуэй-роуд. Найл одарил бездомного пятаком и парой новых носков (он всегда имел при себе купленные для этой цели носки: «Это так дико – не иметь свежих носков»).

Пэдди открыл дверь со словами: «Блядь, ну наконец-то вы пришли». Он был актером и заметно отличался от других наших знакомых лицедеев, обычно замкнутых и пришибленных, оживающих только в момент выхода на сцену. Пэдди всех нас расцеловал и впихнул в квартиру, словно мы беглецы какие.

– Ханна заставила меня притащиться сюда еще в обед, ей на подмогу, – пожаловался он.

Ханна, наша хозяюшка, училась в одной школе со мной, Милой и Джесс и сейчас работала художником-декоратором. Она, можно сказать, взяла Пэдди под опеку сразу после того, как познакомилась с ним на праздновании восемнадцатилетия Милы.

Пэдди первым делом раздал всем креманки с игристым розовым вином.

– Джони! – воскликнул он, удерживая меня на расстоянии вытянутой руки. – Вот это платье! Я б такое позаимствовал. Ребята, давайте скидывайте пальто – гардеробная в спальне наверху, та, что слева.

Мы оставили Найла потрещать с Пэдди и пошли раздеваться. Поднимаясь по лестнице, окинули взглядом, что делается в гостиной.

Только мы вошли в спальню, как кто-то влетел вслед за нами и захлопнул дверь – Джесс. Обняв нас, она плюхнулась на кровать и засыпала нас вопросами о том, как мы провели Рождество, как наши семьи, и, не дожидаясь ответов, вывалила свои новости.

– Я разругалась с мамой в пух и прах! Опять эта шарманка про то, что у меня никого нет. Она просто не может с этим смириться.

– О господи! – вырвалось у меня.

– Вот и я о том: мама, расслабься, мои часики дотикали только до полудня.

– Моя такая же, – добавила Мила и продолжила, виртуозно подражая нигерийскому акценту своей матери: – «Когда ты найдешь себе хорошего парня и прекратишь страдать ерундой?»

Мы с Джесс рассмеялись.

– Эх, ладно, – отмахнулась Джесс. – Я припасла улетную кислоту с лайновской тусовки. Давайте закинемся.

Каждый год на следующий день после Рождества родители Ханны улетали в Малагу, и весь январь дом был в нашем распоряжении. Ханна успевала переоборудовать все под нескончаемую вечеринку, а затем вернуть все обратно и навести образцовый порядок. Ее новогодние тусовки пользовались популярностью: двери были открыты для всех желающих, алкоголь лился рекой. Поговаривали, что Ханна потратила целых два дня на подготовку дома к вечеринке, убирая с глаз все ценные вещи и украшая комнаты в соответствии с темой, которую она выбрала еще несколько месяцев назад. В этом году Ханна превзошла саму себя. Сад освещали китайские бумажные фонарики красного цвета и керосиновые светильники. Весь дом благоухал легкими ароматами сигаретного дыма и нарциссов, которые были расставлены по всем подоконникам и каминным полкам в стеклянных молочных бутылках. Создавалось впечатление, что все пространство залито золотистым светом, играющем на всех предметах и лицах гостей. Ханна всегда подшучивала, что на свои вечеринки она приглашает людей исключительно приятной наружности, что было шуткой лишь наполовину. На самом деле допускались и двойные подбородки, и одутловатость от праздничного обжорства, но все были красавцы – в своих лучших нарядах из шелков и кожи.

Мы курили в саду.

– Куда это Найл подевался? – спросила Мила.

Мы видели, как он разговаривал с Сесили Симмонс, девушкой, обладающей всеми составляющими привлекательности, но с полным отсутствием вкуса.

– Тьфу. Хорошо, что он попался, а не я, – проворчала Джесс, глубоко затянулась и