— Это! — шлёпает она по кастрюле со вчерашними макаронами.

— Опять?

— Да!

— Давай, омлет?

— Не буду! Не буду! — упрямо.

Смотрю на часы. Опаздываю. А она сейчас сядет недовольным нахохлившимся воробьем над чашкой и попробуй впихнуть. Сдаваясь, разогреваю ей рожки. Ариша густо заливает их сгущёнкой, шоколадным топингом и, довольно жмурясь, ест.

Не уверен, что детям можно столько сладкого. Не очень-то я справляюсь.

Остатки рожек заливаю себе яйцом. И присаживаюсь напротив.

— Сейчас придёт тётя Катя прибрать в доме. Я включу тебе мультики, и ты тихонечко посидишь, пока я приеду, ладно?

— Не хочу. Хочу ёлочку наряжать, ты обещал! — пищит требовательно.

— Приеду и будем наряжать.

— Неть!

Поправляет волосы, пачкая волосы сгущёнкой. О, ужас! Потом попробуй расчесать. Ору будет… Быстро вытираю влажной салфеткой, откидывая её светлую, чуть рыжеватую копну назад. Косы я плести не умею, а постричь волосы она не даёт: "У мамы длинные". Запомнилось ей так.

— Давай, я тебе игрушки достану, и ты начнёшь без меня?

— Да-да-да!

Вытаскиваю коробку с пластиковыми игрушками. Прячу повыше гирлянды.

— Мамочке понлавится? — вешает на ёлку игрушку.

Ухожу от ответа, делая вид, что переписываюсь по телефону.

Приближается сокрушительный звездец. Что я ей скажу в новогоднюю ночь?

— Ариш, дед Мороз может к нам отправить и другую Снегурочку. Если мама, — это слово у меня всегда с пренебрежением выходит, — будет очень занята.

— А ты скажи ему — чтобы не занята, — поднимает на меня наивные синие глаза.

Поглядываю на часы, помощница по дому задерживается. А мне её ещё уговаривать с дочкой посидеть!

— А как маму мою зовут? — неожиданно спрашивает дочка.

— Мамой…

Зовут её маму Мариной. Но зачем ей эта информация?

— А что если она нам просто позвонит, Ариш? На новый год.

— Это нечестно! — бросает игрушки. — Я хавошей была, я хочу подалок! Маму.

— Я тебе какой хочешь подарю, — присаживаюсь перед ней, — но этот не могу обещать. Не в моей власти.

Бросает игрушки, отворачивается. У меня болезненно горит в груди от этого. Но как-то же надо её подготовить к тому, что мамы не будет.

Я против насилия над женщинами. Но иногда… Хочется втащить, надо признать. Вот за такое вот.

— Где же тётя Катя? — выглядываю в окно.

Набираю сам. Телефон недоступен. Приплыли… Дальше ждать возможности нет. Что вот мне делать?!

— Одевайся, Ариш.

— А ёлка?

— Позже.

Прихватив дорогую кожаную сумочку, оставшуюся, в наследство от матери, дочь послушно собирается.

Уже в темноте подъезжаю к дежурке. Через дорогу мой УВД.

— Я тут поиглаю? — с любопытством смотрит дочь на старый манекен в фуражке, сидящий на месте дежурного.

— Давай, — оставляю её за стойкой с манекеном.

Прохожу дальше.

— Вечер добрый… — оглядываю дежурку.

— Здорово, Касьянов. Вот держи… — протягивает мне бумаги пожилой прапор.

Опускаю глаза на бумаги. Читаю кусок из середины.

— "Воткнула в ногу полковнику полиции вилку"? Нашему полкану, что ли? — поднимаю взгляд.

Вспоминаю, что хромал.

— Ему.

— Отчаянная, — хмыкаю я.

— На словах сказал: с трассы девка. Но афишировать запретил. Женат… По официальной версии — нанял её как помощницу по хозяйству.

— Так и было! — доносится сзади обиженный женский вздох.

— Не пищи там! — недовольно фыркает прапор.

— И что он за вилку эту несчастную посадить эту девку решил? — понижаю я голос. — Не в глаз же воткнула.

— Так обокрала, напала… Ты читай, читай…

— Бред какой-то, — недовольно вздыхаю я, читая дальше. — Где эта Лара Крофт?

Разворачиваюсь на обезьянник.

— Господи… — с досадой вздыхаю я.

Там пигалица в розовой шубке. Пальчики, коленочки… Как ее на панель то занесло, дуру такую?

Поднимает на меня заплаканные огромные глаза. Вздрагиваю. На жену мою бывшую образ похож. Шубка эта розовая, цвет волос, миловидность. Только Марина старше. И взгляд у неё другой совсем.

Зависнув, смотрю на девчонку.

— Товарищ капитан, я вандала поймал, — ведёт за руку летёха раскрасневшуюся Аришу.

— Не понял.

— Дочка твоя красным лаком манекену ногти покрасила и лицо! Чего делать то? Он теперь с улицы не на мента похож, а на индейца.

— Мать твою… — изображаю фейспалм. — Арина!

Но Арина уже ничего не слышит. Из её пальчиков вываливается сумочка, она, застыв как суслик, смотрит распахнутыми глазами на эту "розовую" девку за решёткой. И до меня доходит, что образ у неё тоже совпал. Но в отличии от меня она была слишком маленькой, чтобы увидеть сейчас разницу с оригиналом. Ещё и в сумерках обезьянника.

Звездец случился раньше и немного другого плана.

Подхватываю её на руки и быстро несу на улицу.

Хоть бы пронесло! Хоть бы пронесло! Молюсь тихо.

Ставлю её на снег. Она неожиданно срывается в сторону крыльца. Ловлю.

— Нет!

— Там мама была! Мама! — начинает рыдать она и драться. — Мама была! Пусти!

Ааа!!!

Жесть!

Не пронесло…

Ася

В полицию я попала первый раз. Ужасное место… Не то, чтобы я ожидала, что здесь хорошо. Для меня это в принципе неожиданно.

Ничего не соображая, грею руки на горячей трубе, идущей вверх от крошечной батареи. Левая, половина лица ноет, губа щиплет. Голова кружится.

В камере от лавочки пахнет отвратительно, и я боюсь присесть. Или это ещё не камера? Обезьянник, кажется. Он отгорожен только стальной решёткой. Расфокусированным взглядом слежу за мужчинами.

Я здесь, а они там совершенно спокойно пьют чай, шутят, кидают друг другу мандарины, и один даже развешивает новогодний календарь на стене на следующий год. Праздник у них… На меня никто не обращает внимания.

Сердце колотится, в животе тугой ком.

Что со мной будет? Заступить некому. Даже искать сразу никто не станет.

Один из них бросает на меня, взгляд.