На лобовом стекле пропуск "старший оперуполномоченный Касьянов Б. М.".

Закрывая глаза ложусь головой на стекло.

— Чего трясешься? — недовольно. — Замёрзла?

— Страшно.

— Страшно, девушка, вот там на обочине стоять и в окна подъезжающих тачек цену озвучивать! Юная же совсем… — с осуждением.

— Это неправда! Он всё наврал! — с отчаянием шепчу я.

— Ну да, — с досадой.

Не верит. Никто не верит. Да никто и не спросил ни разу, что на самом деле случилось, вот что страшно.

— Отпустите, пожалуйста.

— А смысл? Не-е-ет… Поработаешь пока в другой ипостаси. Может, одумаешься.

— Кем?

— Снегуркой.

***************************************************

Богдан

Искоса поглядываю на девчонку. Даже жаль её немного. Хотя на дух не выношу всю эту продажную шушеру.

Мордашка-то нежная, хорошенькая… Макияжа нет, только ресницы подкрашены. Тушь размазана. Сначала за убойный смоки-айс принял. Но сейчас вижу, просто плакала, глаза потерла.

Не похожа на бабочку. Но сейчас не любят ярких, естественных любят. И их немало. С инсты начинают, потом на эскорт переходят.

— Родители твои где?

— Нет родителей, — обиженно.

— Ясно, — вздыхаю я. — Сирота, что ли?

— Нет. Мама уехала. С бабушкой я жила.

— А работать пойти — не судьба?

— Я и пошла!

Хреновая работа то…

— Восемнадцать есть?

— Есть.

А вообще не похожа она на уличную. Такие нимфетные юные неженки это "элитка".

Переворачиваю её руку ладонью вверх, рассматриваю. Руки ухоженные. На пальцах и ногтях нет следов от никотина. Колечки золотые тоненькие как паутинки и все на одном пальчике, не пошлые.

— Не куришь?

— Нет.

Уличные курят все.

Открываю бардачок, достаю подаренный коньяк. Скручиваю крышку.

— Глоток хочешь согреться?

— Нет! — обескураженно смотрит на меня, как на полоумного.

Как Ариша бы смотрела, предложи я ей приобщиться к чему-то горькому. Так не бывает…

Приврал Лобов, что на панели снял. Элитная девочка, чистенькая вся. И история там какая-то другая.

Во мне просыпается ищейка. У меня девиация — я спать не могу, когда у меня дебет с кредитом не сходятся.

— Посмотри-ка на меня.

Поворачивается, волосы падают, закрывая половину лица.

— Убери волосы с лица.

Дёргает руками, наручники брякают. Цепь до лица дотянуться не даёт.

— Ладно, я сам.

Отвожу прядь темно-русых волос за ухо. Блестящие, чистые… Свои, не крашенные. Уши не проколоты.

И ловлю себя на порыве пройтись пальцами по этой нежной молочной коже. И неожиданно возникшем чувстве трепета. Ой, фу… Это точно не сюда. Чего это меня понесло? Это все из-за отсутствия женщины. Нет, женщины бывают… Но женщины нет. Такой, чтобы хотелось погладить, поцеловать.

Отворачиваю ворот шубки, там водолазка с высоким горлом. Бусики из сандала. Стильные, но не дорогие.

— Не трогайте, — хмурится.

Одергиваю руку. Поднимаю телефон, делаю фотку.

— Зачем? — опасливо.

— Дяденькам тебя покажу, — морщусь я.

— Каким дяденькам?! — теряет она голос, тяжело сглатывая.

— Знакомым.

Скидываю ментам из района, которые работают с этим контингентом каждый день. Они их всех в лицо знают.

"Ваша звезда?"

— Руки больно, — всхлипывает она. — Можно я митенки на запястья натяну?

Митенки… Слова-то какие из этого ротика выходят — мягкие, теплые, невинные. Эх! Но её тонкие запястья и правда жалко.

— Не дергай руками и браслеты затягиваться не будут. Я бы тоже предпочел мягкие, — шучу я. — Но сегодня у нас день садо-мазо.

Открываю наручники. Выдернув руки, растирает запястья. Натягивает медленно свои белые митенки на кисти, гневно глядя на меня исподлобья.

— Не испепеляемый я. Можешь не стараться. Давай обратно, — взмахиваю наручниками.

Телефон мой пиликает, перевожу взгляд на экран.

"Нет, не наша".

Неожиданно девчонка дёргает ручку двери и выскакивает из машины.

— Эй!

Я даже теряюсь от такой наглости в первое мгновение. Во второе — от бессмысленности. Ну куда она денется-то?! Деться — не денется, но кровь мне за неё Лобов попортит, пока я её назад верну. А ещё я дочке обещал…

Розовая шубка ныряет за угол дома.

Ах ты ж, зараза! Бегай ещё за тобой!

Но сам виноват. Надо было заблокировать двери.

Выскакиваю, срываясь за ней. Метров через двести только догоняю, но вскрикнув, она дёргается в сторону. Качусь по инерции по накатанному льду на асфальте мимо неё.

— Стой!

В конце взмахиваю руками, спрыгивая на снег. Девчонки уже не видно за поворотом. Догоняю её только на площади. Опережаю очередной юркий манёвр в сторону и заваливаю в сугроб.

— Прибью! — тяжело дышу я, встряхивая слегка за грудки её розовой шубки и впечатываю снова в сугроб спиной.

Зажмуриваясь, лупит по мне ладонями и кулаками.

— Не маши. Бесполезно, — отмахиваюсь от её рук. — Я всё равно боли не чувствую. Только руки отобьёшь.

Не чувствую, к сожалению. И никакое лечение не помогает. Вернее, все местные врачи расписались в беспомощности. А в Москву мне не с руки пилить. Дочку не на кого оставить.

— Не поеду я никуда! — рыдает девчонка. — И не буду я никакой снегуркой вашим "дядькам", — с отвращением.

Присаживаюсь на колени, поднимая её за грудки из сугроба.

— О-о-о… Ты чего дура-то такая? Для дочки нужна мне снегурка! Причём тут дядьки? Сыграешь роль. Поешь. Согреешься. Всё лучше, чем голодной в обезьяннике сидеть со сбродом всяким грязным. Глупая…

— Ну, а чего Вы со своими дядьками пугаете?! — рвано всхлипывает она.

По щекам течёт тушь.

— Я сутенёр тебе, что ли? Ментам отослал фотку на опознание.

— Откуда я знаю — кто Вы?!

— Старший уполномоченный Касьянов я.

Поднимаю её на ноги, пристегиваю к себе наручниками. Не удержавшись, отряхиваю с неё снег перчатками. Растает в машине, мокрая будет вся, замерзнет еще сильнее.

— Все вы там бандиты. Не защищаете, только обижаете! — трясутся, от холода её губы.