На платформе не оказалось ни души. Оно и понятно — на часах полночь.

При одном взгляде на провал туннеля меня пробрало до самых костей, но я не стал потворствовать беспочвенным страхам, подошел почти вплотную и встал на краю перрона. С показным безразличием сунул руки в карманы плаща и уставился на бесцветное тускло-серое безвременье, запертое алхимическими формулами внутри каменного свода стен.

Вечность. Это всего лишь Вечность.

Никто доподлинно не знал, что именно представляла собой окружавшая города материя, а те, кто заявлял, будто им удалось разгадать главную загадку мироздания, либо уже числились пациентами лечебницы Святой Марии, либо имели очень неплохие шансы перебраться в это заведение для душевнобольных в самом скором времени.

Я мог поручиться лишь за то, что Вечность не слишком уютная штука. Большинство случайно угодивших туда людей становились легкой добычей сущностей, а когда завладевшие их телами твари прорывались обратно в город, дело заканчивалось большой кровью.

Или не заканчивалось, если поблизости оказывался я или кто-то из моих коллег.

По заполонившему туннель мареву вдруг пробежала легкая дрожь, терявшиеся в нем серебряные рельсы мелко-мелко завибрировали, а миг спустя, разорвав небытие, на станцию вылетел состав.

Глухие, без единого окна вагоны разительно отличались от красочных поездов междугороднего сообщения; их облезлые борта пестрели многочисленными царапинами, сколами и вмятинами. Оно и понятно: у муниципалитета постоянно не хватало денег на ремонт подвижного состава, а чем интенсивней эксплуатировалась железнодорожная ветка, тем больше собиралось вокруг сущностей и тем агрессивней они себя вели. Некоторые эксцентричные философы даже полагали, будто порождения Вечности на самом деле представляют собой нематериальные прообразы вещей, явлений и даже эмоций, суть — эйдосы, а поскольку подобное тянется к подобному, то к людям и льнули воплощения агрессии, страха, злости и лживости.

Почему не любви и милосердия? Ха, не смешите меня! В переполненной-то подземке?

Это город Осень, так-то…

Погнутые двери с металлическим лязгом распахнулись, я шагнул в пустой вагон, но садиться на протянувшиеся вдоль стен сиденья не стал. Вместо этого развернулся лицом к выходу и покрепче ухватился за поручень. Новый лязг, толчок — и состав, постепенно набирая скорость, тронулся с места.

Приближение Вечности ощущалось подобно сквозняку из открытого подвала, а потом — раз! — и окружающий мир растворился в заполонившем пространство ничто и никогда. Исчезли расстояния, пропало время, реальной осталась лишь дрожь колес, размеренно подрагивавших на стыках рельс.

Будто оказался в заполненном воздухом аквариуме, а кругом лишь мириады и мириады километров воды. И ты — один…

Большинство пассажиров просто не могли осознать этого, по их субъективным ощущениям путешествие длилось не дольше двух-трех ударов сердца, но отдельные индивидуумы оказывались слишком восприимчивыми к безвременью, и для них минутная поездка тянулась целую вечность.

Целая вечность, проведенная в замкнутом помещении вагона, — такое кого угодно с ума сведет, поэтому лечебница Святой Марии не пустовала никогда. Впрочем, убойная доза морфина позволяла при необходимости перебираться из города в город даже подобным уникумам. В спальном вагоне и под присмотром железнодорожного медика, само собой.

В этот момент поезд вылетел на станцию, меня качнуло и сразу стало легче мыслить. Вечность ослабила хватку и перестала давить своей нереальностью, но передышка долго не продлилась. Лязг дверей, толчок тронувшегося вагона — и вновь заполонила душу непонятная маета, принялась рвать сознание тоска, резануло по нервам ощущение собственной беспомощности.

Да, я чувствовал Вечность острее других людей и до конца так для себя и не определился, дар это или проклятие.

Детство мое прошло на крошечном полустанке, где вечно царили сумерки, и тогда у меня было два самых заветных желания: увидеть настоящий рассвет и стать проводником.

Именно поэтому я наперечет знал все проходящие через станцию поезда: синий экспресс, желто-зеленый скорый, желто-красный пассажирский и даже отличавшиеся лишь цифрами на бортах вагонов товарняки. Пока сверстники до дыр зачитывали комиксы, я тратил карманные деньги на журналы о поездах и собирал их масштабные модели. У меня была цель в жизни: я точно знал, кем стану.

Но не срослось. Когда после окончания школы отправился в свою первую поездку через безвременье, то оказался до глубины души поражен, сколь неприятным вышло путешествие. Неприятным, жутким, изматывающим.

Мне и подобным мне, чье внутреннее время слишком сильно проявляло себя, делать в поездах было нечего.

А рассветы… Рассветы в каменных джунглях вечной осени мало чем отличались от тех самых сумерек, из которых я сбежал. Особенно если ложишься за полночь, а по утрам с трудом продираешь глаза, когда начинает мерзко трезвонить заведенный на шесть часов будильник.

Впрочем, я ни о чем не жалел. Что для проводника — признак профнепригодности, для рядового патрульного — возможность претендовать на зачисление в специальный дивизион полиции. Карьерный рост, неплохой оклад, приличный социальный пакет…

Раздавшийся над головой скрежет сбил с мысли и заставил напряженно уставиться на потолок. На всякий случай я даже расстегнул плащ и нашарил рукоять ножа.

Возникло ощущение, будто некая тварь запрыгнула на крышу и запустила в толстый металл призрачные когти, но тут поезд вырвался на станцию, и я поспешно шагнул в распахнувшуюся дверь. Вытащил из кармана серебряный портсигар и коробку спичек, прямо на перроне закурил и почувствовал, как начал отступать холод запертой в туннеле Вечности.

Вот поэтому и не люблю пользоваться подземкой. Такое чувство, словно селедкой в консервную банку закрутили.

Сделав пару глубоких затяжек, я выкинул окурок в урну и поспешил к выходу в город. В полном одиночестве поднялся в вестибюль, а стоило только пройти вращающиеся двери, как вокруг расплескались ядовито-неоновые огни вывесок ресторанов, казино и кинотеатров. По улицам сновали автомобили с черно-желтыми шашечками такси; играла музыка; припозднившиеся гуляки переходили из одного заведения в другое.

Припозднившиеся? Да нет, для них все только начиналось…

Осень — город контрастов, да.

Перебежав через проезжую часть, я распахнул весело звякнувшую колокольчиком дверь парикмахерской и стряхнул шляпу.

— Одну минуту, комиссар, — лишь на миг оторвался при моем появлении от клиента старый мастер. — Присаживайтесь, сейчас освобожусь.

Комиссар!

Я был знаком с владельцем парикмахерской, его детьми и всеми работниками не один год, но полицейский — это всегда полицейский, и только. В прозванном Десяткой районе между городским парком и центральным вокзалом всем заправляли люди традиций, и общение местных обитателей с легавыми ими категорически не приветствовалось.