ее за нос, а она позволяла ему это делать. Верила ему и не обращала должного внимания на ночные звонки и поздние возвращения.

Надя, в отличие от Ржевского, была домоседкой, а лето вообще предпочитала проводить на даче. Здесь ей особенно хорошо работалось, так что в город она приезжала отдохнувшей и наполненной живительной энергией, которую получала от окружавшей ее природы.

Дела, которыми они занимались в конторе, касались в основном гражданских споров, имущественных претензий и алиментов, и это было неимоверно скучно. Отец Наденьки настоятельно рекомендовал ей осваивать именно эту нишу, искренне считая, что работа над уголовными преступлениями портит женскую сущность. И Наденька очень старалась, чтобы он ею гордился.

Собственно, именно последнее бракоразводное дело и раскрыло ей глаза на отношения с Ржевским, а ведь она верила, что с ней такого никогда не произойдет. За то время, которое они были вместе, Павел приручил ее словно дикого котенка. Он считал, что Наденька создана для тихой семейной жизни, и постоянно уговаривал ее бросить все и посвятить себя ему. Клятвы, которые он говорил, глядя прямо ей в глаза, стали лишь подтверждением ее счастливого неведения: «Чарушина, я твой навеки! Ты очаровала меня…»

Говорят, любовь живет три года. Да какая, собственно, разница, сколько лет она живет? Люди забывают добавить, что потом любовь может десятилетиями еще корчиться в конвульсиях. И чем сильнее было чувство, тем болезненнее будут судороги…

— Скотина ты, Ржевский, и грязное чудовище. Как же я теперь без тебя? — Внешне Наденька была совершенно спокойна, но изнутри ее просто разрывало от обиды и злости.

Ее вполне можно было назвать хорошенькой. По материнской линии в ее роду отметились польские евреи, а по непроверенным воспоминаниям отцовой бабушки — даже цыгане. От всего этого симбиоза Наденькин портрет представлял собой премилую шатенку с карими глазами, немного вздернутым носом, округлой фигуркой и умело скрываемой страстностью, что являлось неоспоримым доказательством прекрасного выбора, который Ржевский просто-напросто просрал, говоря околоюридическим языком.

Надя случайно увидела его с другой, когда приехала на встречу с клиенткой в торговый центр одного из микрорайонов-новостроек. Вообще-то она поступала так крайне редко. Просто у женщины на руках был больной ребенок-аутист, который не захотел оставаться с няней, а потребовал отвезти его в игровую комнату, где и сидел сейчас в углу, перебирая стопку детских рисунков и книг. Надя читала об особенностях таких детей, поэтому безо всяких сомнений поехала на другой конец города, чтобы обсудить в этом шумном месте стратегию грядущего развода. Муж клиентки хотел отделаться малой кровью. Жена — уставшая, нервная, с покрасневшими глазами дико боялась остаться с больным сыном в крайне скудном финансовом положении.

— Вы понимаете, нам нужно продолжать лечение. Врачи говорят, что занятия, иглотерапия, психологи и режим способны сдвинуть дело с мертвой точки. Сережа умный мальчик, он в состоянии обучаться, но проблемы с социализацией пока не решаются. Для этого нужны деньги, большие деньги. Муж говорит, что будет давать мне средства, но я не верю ему. Он постоянно что-то крутит за моей спиной, а ведь этот бизнес мы начинали вместе. Потом родился Сережа, и я… — клиентка забарабанила пальцами по столу. — Я чувствовала, что когда-нибудь он так и поступит с нами! Как будто только я виновата, что наш ребенок такой… Здесь, — клиентка положила перед Надей тоненький файл, — то, что я смогла найти за последние полгода. Он частенько оставлял компьютер включенным. И еще документы на рабочем столе… Ведь я для него пустое место. Знакомый детектив сделал несколько фотографий в ночном клубе, где он проводил время с какой-то девицей…

— Я все внимательно посмотрю. Однако ваше решение о лишении его родительских прав меня озадачило. Вы уверены, что хотите именно этого? Ответственность за ребенка ляжет только на ваши плечи. Вам придется самой…

— Знаете, наступает момент, когда понимаешь, что дальше ничего не будет. То есть я, конечно, осознаю, что мне будет очень тяжело, но больше не могу так жить. Я для него давно не жена… Не женщина, понимаете? У него куча каких-то баб, девок… мне приходится выпрашивать деньги на врачей, на питание… Поэтому, да, буду как-то сама. — Клиентка дернулась и вдруг побледнела. — Боже мой, как вы думаете, может, мне не следовало так поступать? Я поторопилась?.. Но ведь жить так просто невыносимо…

— Я понимаю. — Наденька слушала ее горькие откровения, но на душе ее было тепло и солнечно. Вечер накануне они с Ржевским провели в сладко-непристойном мороке кирпично-гранатового «Бароло»[1], обожаемых ею молочных трюфелей и жаркой любви. Ее губы до сих пор несли на себе печать его поцелуев, и внизу живота было горячо от этих воспоминаний. Замотанная клиентка поняла бы ее, если бы у нее все было также хорошо, как у Нади с Ржевским. Но сейчас именно Наденька должна была помочь ей получить что-то взамен утраченного счастья. И отступные должны были быть достаточными, чтобы заменить это вязкое гадкое ощущение нежеланности, если это вообще возможно.

Павел улетел в командировку, оставив Надю томиться в ожидании встречи, чтобы, вернувшись, вновь довести ее до исступления своими объятиями и поцелуями.

Наденька отвела взгляд, чтобы клиентка не дай бог не заметила сквозившее в нем томление, и через прозрачное пластиковое заграждение, разрисованное героями мультфильмов, увидела… Ржевского.

Не узнать Павла было невозможно — он был в небесно-голубом костюме из тончайшей шерсти, который она уговорила его купить во время их первого путешествия в Милан, и который Надя собственноручно упаковала в кофр, собирая жениха в командировку. К нему они приобрели еще и запонки со вставками из синего муранского стекла. Гулять так гулять! — заявила тогда Наденька.

Рядом с Павлом была молодая, хорошо одетая женщина с длинными светлыми волосами и полными губами, которые ярко выделялись на ее тонком лице. Она держала Ржевского под руку и что-то говорила ему, а он, склонившись, слушал, поглаживая длинные ухоженные пальцы, обхватившие его за локоть.

Надю ослепило и пронзило насквозь, будто шаровой молнией.

— …хотела бы уничтожить его! — донеслось до нее сквозь оглушающий шум закипевшей крови в ушах.

— Уничтожить… — прошептала Надя и перевела на клиентку взгляд, вдруг ставший больным, как у побитой собаки.

Клиентка осеклась, а затем посмотрела на своего сына, который, наверное, уже в десятый раз перекладывал книги и рисунки из одной стопки в другую, не обращая внимания на играющих вокруг детей.

— Вы справитесь? — осторожно спросила она Надю. — У вас достаточно для этого возможностей?

«У меня, может, и нет, а у дяди Тома — да…» — вяло подумала Надя, а