нескольких сантиметров от горячего влажного углубления. На спину шлепается стопка бумаги.

Он и в самом деле собирается их подписывать?

— Людочка, приблизьтесь чуть-чуть. Вот, еще немного.

— Павел Геннадьевич, может, не надо? — с придыханием спрашивает женщина.

Именно этот вопрос заводит его больше всего. Мужчине надо иногда дать понять, что он не просто берет податливое тело, а завоевывает его, побеждает женское сопротивление. Мужчина должен ощутить победу на вкус, тогда и оргазм будет слаще…

— Ну как же не надо? Надо, Люда. Надо! — с последним словом он резким толчком входит в женщину.

Руки, обхватившие за таз, помогают толчку, и кажется, что он заполняет горячее лоно полностью. Люда вздрогнула, как вздрагивает бабочка, когда опытный энтомолог пришпиливает ее огромной иглой к картонке. Лишь огромным усилием удается удержаться на подгибающихся руках. Боль от проникновения инородного тела тут же сменяется едва уловимым удовольствием.

Нельзя! Нельзя получать удовольствие! Ногти впиваются в ладонь, а зубы прикусывают верхнюю губу.

Верховный инквизитор замирает и… подписывает на женской спине бумагу.

— Вот, это нужно будет передать в бухгалтерию. Эх, если бы бухгалтерша не была такой страшной, я бы ее тоже… — начальник несколько раз двигает тазом, показывая, чтобы он сделал с Маргаритой Ивановной.

Похоже, он думает, что секретарь не очень хорошо это поняла, выходит полностью и снова загоняет огромный агрегат в ее влажную полость. Раз, два, три… Замирает…

Раздается чирканье зажигалки и ноздрей женщины касается легкий запах ладана. На спине, чуть пониже ложбинок возникает тепло, затем оно усиливается нажатием, и бумага с сургучовой печатью ложится на стол.

Первая бумага, а на спине их стопка.

Монолог, подпись, толчки, печать… Именно так, и не иначе. Он наслаждается своей властью надо женщиной. Люда старается расслабиться и помнить — зачем она здесь. Старается приспособиться к темпу, но темпа не было.

Монолог, подпись, толчки, печать…

Я здесь не просто так.

Монолог, подпись, толчки, печать…

Я здесь ради мести.

Монолог, подпись, толчки, печать…

Перед глазами встают горящие родители. Их крики режут уши, а взгляд матери устремлен на меня…

Монолог, подпись, толчки, печать…

Яркие языки пламени жадно пожирают их одежду. Гул костра напоминает тракторный рев. Запах горелой кожи мешается с дымом и вызывает слезы…

Монолог, подпись, толчки, печать…

Люде тогда было три годика, и почти каждую ночь ей снится этот эпизод. Она боится ложиться спать, но образы встают перед глазами. Родители взывают к ней и требуют отмщенья.

— Ох, как представлю всех жен рабочих, к которым они приходят после работы и вываливают монеты на стол…

Опять подпись, толчки, печать…

— Со мной вы представляете других? — с придыханием говорит Людмила.

Вот туг нужно издать стон. Показать, что мне приятно.

— Людочка, ну что ты, с тобой я представляю весь мир. Весь огромный мир Каурина.

Запах сургуча заполнил кабинет также, как и запах пота. Влажные шлепки убыстряются. Толчков становится больше, а времени на подписание бумаг меньше.

Людмила снова издает стон и ловит себя на мысли, что такой же стон издала мама, когда мягкосердечный солдат проткнул ее сердце копьем. Этого солдата потом жестоко наказали, но это было потом. Вряд ли мама стонала от наслаждения, но от облегчения мук — точно.

Толчки усиливаются. Еще немного, еще пара листов и будет знакомый возглас. Его инквизиторская фишка. Возглас вырвется вместе с фонтаном белесой влаги. Ее не хватило бы, чтобы затушить те костры, но Людмиле опять покажется, что в нее влили целую бутыль простокваши.

Людмила не видит лица Павла Геннадьевича, но может поклясться темной владычицей Комесой, что на нем возникает тоже самое выражение удовольствия, какое возникло на лице восемнадцатилетнего мальчишки-инквизитора при первом сожжении ведьминого семейства.

Меня пощадили. Он пощадил. Для себя.

Раздается возглас, и горячая влага влетает в разгоряченное лоно: — Я! ЕСТЬ! СУД!

Плеть Калиматры

Ступая на мягких лапах, в комнату крадется ночь. Это время ведьм. Время, когда Людмила Огнева может остаться наедине с собой и попрактиковаться в заклинаниях. Самое первое заклинание, которое она освоила — наведение ложного образа на скрытые камеры. А вы что думаете? Если она работает на одного из Высших инквизиторов, то ее проверять не будут? Три раза ха! Вот так вот: «ХА-ХА-ХА!»

В этом мире даже в туалет сходить нельзя, чтобы регулирующие органы не записали весь цикл и не проверили на благонадежность процесса. Да-да, если у вас запор, и вы поносите церковь и Бога, в надежде на то, что это облегчит страдание, то не извольте сомневаться — в ближайшее время к вам может постучаться вежливый инквизитор.

А уж если вы секретарь верховного инквизитора, который заведует огромным штатом боевых единиц, то быстро привыкнете, что каждый сантиметр двухкомнатной квартиры будет содержать три камеры и пять микрофонов. Конечно же скрытых и задрапированных, незаметных для обычного глаза. Но не для ведьмы.

Когда Павел Геннадьевич насытился, то спокойно подождал, пока женщина омоет его «жезл всевластия». Затем вернулся к делам, а Людмила отправилась разносить бумаги с печатью. Интимные бумаги. Каждая напоминала о недавнем соитии в кабинете. Между ног болело, все-таки в следующих раз надо будет использовать больше смазки. Людмила подумала, что вскоре стане смазочной наркоманкой, если будет в таких дозах потреблять прозрачный крем «Шалость».

Трусики так и остались у верховного инквизитора. Он убрал их в нижний ящик, к запретным документам. Говорит, что с помощью трусиков из микрофибры он лечит извечный насморк. Грязный фетишист! Конечно, не оставит же он их на столе, где стоит фотография жены, которую обнимают два розовощеких карапуза. Людмила знает, что инквизитор давно с ней не спит, но дань традиции и выставление напоказ основ семьи принята у высших чинов. Точно такой же деловой аспект, как дежурная улыбка и пожатие руки.

В этот день больше ничего не произошло, если не считать обычного домогательства шофера Павла Геннадьевича. Сашок, мужчина в возрасте, попытался снова напроситься в гости, но Людмила отказала. Максимум, что ему обломилось — пощупать коленку и скользнуть по бедру вниз. Он очень удивился, когда не обнаружил привычную кружевную ткань. Людмила тут же отбросила его руку прочь.

— Опачки, а ты уже приготовилась. Давай-ка перелезем на заднее сиденье, и я тебя как следует оттарабаню.

Это его мечта с тех пор, как он начал отвозить Людмилу домой по приказанию начальника. Пусть так мечтой и останется.

— Сашенька, у меня месячные начались, видишь, даже без белья еду, чтобы еще сильнее не испачкать.

— Да ты и в ротелло можешь взять. Я не гордый.

Людмила улыбнулась ему через силу