По силуэту в небе и звуку мотора отец всегда мог угадать, кто пролетает над его домом. Позже он писал: «Учебники составляли слабую конкуренцию тысячам самолетов в небе». В 1950 году отец оставил Бельгию, чтобы стать миссионером в Бельгийском Конго. Там он впервые оказался на борту самолета. В 60-х из Конго отца направили в Бразилию. Наверное, он был единственным бразильским священником, регулярно выписывавшим Aviation Week. В конце концов отец перебрался в Америку, где повстречался с моей матерью, закончил бизнес-школу и стал работать менеджером в службе охраны психического здоровья. Его блокноты и фотоальбомы переполнены самолетами.

Моя мама родилась под тихим небом Пенсильвании. Она всю жизнь проработала логопедом и никогда особенно не увлекалась авиацией. Но мне кажется, в свое время она лучше всех поняла мое влечение к неосязаемой прелести полета. Именно от нее мы с братом впервые услышали истории про храброго мышонка Стюарта Литтла и про путешествие хоббитов туда и обратно. Именно она познакомила нас с романтикой дальних странствий. Именно она дала нам почувствовать, что можно увидеть там, наверху, издалека всю красоту и всю предначертанность, которую полет придает не дальним странам, а родному дому. Ее любимый церковный гимн – «За добро земных красот». Согласитесь, эти слова можно выгравировать на всех шторках самолетных иллюминаторов.

Мой брат не стал летчиком. Его сердце принадлежит не самолетам, а велосипедам. Ими набит подвал его дома – брат сам конструирует и собирает велосипеды для меня и благодарных друзей. Он озабочен весом своих питомцев, как любой авиационный инженер весом своих самолетов. Мне кажется, собирать и чинить велосипеды ему нравится даже больше, чем ездить на них.

Когда я смотрю, как работает брат, или когда мы сидим рядом на диване и я читаю в интернете что-нибудь о самолетах, а он – о своих двухколесных любимцах, я всегда вспоминаю, что братья Райт начинали с починки велосипедов. Если приглядеться повнимательней к их ранним моделям самолетов, то становится совершенно ясно, откуда те получили свои шасси. Глядя на фотографии первых летательных аппаратов, я неизменно думаю: если бы мне вдруг понадобилось построить такую машину, я бы обязательно обратился за советом к брату. Пусть даже однажды я подвел его с работой по дому, после чего ему влетело от родителей, а брат в отместку примотал к одной из моих авиамоделей петарды, поджег, выждал ровно столько, сколько надо, – и запустил пылающий самолет из окна в сад.

Еще подростком я взял несколько уроков пилотирования. Я думал, что когда-нибудь смогу летать после работы, по выходным – для удовольствия. У меня тогда не было особого желания стать профессиональным летчиком. Никто не предлагал мне и моим одноклассникам после школы идти в авиацию. Я даже не уверен, что во всем нашем маленьком городке в Западном Массачусетсе проживал хотя бы один летчик. Очень уж далеко это было от больших аэропортов. Мой отец обожал самолеты, однако решил не связывать с ними свою жизнь. Думаю, в детстве я не собирался становиться летчиком просто потому, что полагал: из такого замечательного занятия не может получиться серьезной профессии, не может – и все.

Старшеклассником все деньги, скопленные от утренней развозки газет и подработок в ресторане, я тратил на летние лагеря в Мексике и Японии. По окончании школы учился в Новой Англии и в Бельгии. Таким образом, я повторил путешествие моего отца, только в обратном направлении. Затем я поехал в Великобританию, чтобы изучать там африканскую историю. Я собирался жить в Англии и надеялся, что смогу ездить в Кению, но в какой-то момент окончательно понял, что хочу быть пилотом, и бросил исторический факультет. Чтобы вернуть свои студенческие ссуды и накопить денег на летные курсы, я устроился работать бизнес-консультантом в Бостоне. Я надеялся, что по работе придется много летать.

Конечно, было здорово повидать Японию и Мексику, поучить японский и испанский. Но положа руку на сердце, подростком я любил туда ездить потому, что это было далеко. И это манило меня больше всего. Мне хотелось летать. Поэтому меня влекли и далекие летние лагеря, и учеба в двух зарубежных университетах, и в буквальном смысле самая «летучая» бизнес-карьера. И наконец, когда я понял, что всего этого мне мало, что мне все равно не хватает пребывания в воздухе – решил стать пилотом.

Осваивать это ремесло я решил в Англии. Меня привлекали и давние традиции британской авиации, и ее развитая система воздушных сообщений, охватывающая весь мир, и то, что, куда бы ты ни летел из Британии, обязательно попадешь в места, на Британию совсем непохожие. И что греха таить, просто хотелось жить рядом с моими университетскими друзьями.

Летный диплом я получил, когда мне исполнилось двадцать девять лет. Свои первые полеты я совершил на «Аэробусе-А320», узкофюзеляжном пассажирском самолете, который используют для перелетов внутри Европы. Я просыпался в четыре утра в темноте Хельсинки, Варшавы, Стамбула или Будапешта и, несколько мутных секунд разглядывая комнату отеля, очертания которой за время сна успели стереться из моей памяти, гадал: «Это все наяву? Мне не померещилось, что я стал летчиком?» А потом вспоминал, что мне предстоит новый рабочий день. День в небе над Европой. И меня охватывало волнение почти как перед первым самостоятельным полетом. Теперь я летаю на гораздо большем самолете, на «Боинге-747». На дальних рейсах в состав экипажа входят несколько пилотов. Это нужно для того, чтобы каждый из нас мог отдохнуть и выспаться, пока под крылом проносятся степи Казахстана, леса Бразилии или пески Сахары.

Тем, кому приходится часто путешествовать, наверняка знакомы и странные ощущения из-за смены часового пояса, и резкое пробуждение в гостинице от звонка ночного портье – иногда эти звонки помогают сохранить в голове сны, которые наверняка забылись бы к утру. Пилотам часто приходится просыпаться в непривычное для организма время. Да и полная темнота спального отсека очень располагает к игре воображения. Как бы то ни было, моя работа часто ассоциируется у меня в голове со снами. Особенно с теми, которые запомнились только потому, что я увидел их в небе.

В спальном отсеке «боинга» раздается звонок. Мой перерыв окончен. Я включаю свет и переодеваюсь в летную форму. Открываю дверь, ведущую в кабину. Даже когда я точно знаю, что так и будет – а знаю я далеко не всегда, потому что все зависит от курса, места и времени, – поток света ошеломляет меня. Кабина залита солнечным сиянием – таким чистым, всепроникающим, таким непохожим на темноту, в которой я оставил