«Немедленно сядь в пятидесяти метрах левее людей», — судя по всему, это уже не координаторы, а командование. Пришлось включить голосовую связь.

— Слушаюсь, сэр.

Дракон плавно спланировал на газон. Предстояло трудное: сдержать огромного хищника, обеспечить безопасность тем, кто наверняка полезет трогать, оценивающе рассматривая и цокая языком… Зверь нервничал: терпеть не мог, когда его кто-либо касался. Он шипел, раздувая ноздри, молотил хвостом по земле, раздраженно водил из стороны в сторону остромордой башкой на гибкой шее и топорщил костяные шипы вдоль хребта. Подавление агрессии дракона требовало от Маарда больших усилий.

Грета — самый опытный гид из НайнФлэгс — завела привычную песню о происхождении, повадках, габаритах и аппетитах гордости корпорации, гости щелкали фотокамерами, обменивались восхищенными репликами. Маард скользил взглядом по собравшимся.

— …смею вас уверить в том, что наш дракон — самое безопасное для человека создание. Только что детей на спине не катает, — щебетала Грета. — Это существо уникально: геном ящера сконструирован из генов более тридцати видов животных. Среди них не только рептилии, но и млекопитающие. За основу взяты гены варана острова Комодо, летучей мыши семейства…

Мелькнула в толпе девушка — яркая, как видение: легкий белый плащ, волна платиновых волос… Мгновение, одно лишь мгновение, на которое Маард ослабил контроль за драконом.

Элен!..

Ящер рванулся в небо, захлопали крылья, в толпе кто-то вскрикнул.

Девушка в белом вздрогнула и обернулась.

«Это не она… не она. Это не Элен. Все, успокаивайся, Маард. И ты, дружище, уж прости — но был приказ сидеть смирно…»

Наверное, у него дрожали бы руки и частило сердце, будь он человеком. Но у драконов все по-другому. Почти без эмоций. Почти.

Отпуск — отличная штука. Год ждешь, потом можно сорваться куда угодно, лишь были бы деньги и виза. А когда с гражданством повезло и тебя еще туда-обратно за счет государства катают, — это вообще великолепно. Паспорт Евросоюза в одном кармане, банковская карта в другом — и весь мир у твоих ног.

Маард остановился на перекрестке, слегка пнул угол ящика с газетами, взглянул на часы. На самом деле он никуда не торопился и никого не ждал: пара сослуживцев, с которыми он за компанию подался в отпуск в Чикаго, отсыпались в отеле после первосортного разгула. Что заставило Маарда встать и пойти слоняться по улицам Чикаго с гудящей головой, — воистину загадка. Гулять по городу полагалось под настроение, а не с кошмарного похмела, когда мегаполис воспринимается как бесконечный каменный лабиринт с муляжами авто и манекенами. Небоскребы, небоскребы, перекресток, опять небоскребы… Ощущение, будто идешь вдоль высоченного забора. За забором — чужая территория, чьи-то жилища. Или ущелье среди гор — заорешь — и пойдет рикошетить от стен эхо, перекрывая уличный шум.

В плейере заканчивался заряд, и Маард остановился, чтобы выключить его, — настолько резко, что на него налетел спешащий абориген. Начищенные ботинки, костюм-тройка, темно-вишневый галстук, узенькие очечки, зализанные назад волосы… Абсолютно пустой, рыбий взгляд.

— Извините, — буркнул Маард на всякий случай.

Рыба раскрыла тонкогубый рот, молча хватанула воздух и затерялась в косяке себе подобных. Открытые двери офисных зданий глотали людей, как киты — планктон.

Неужели это и есть национальная мечта: жить за забором, строем ходить на работу в офисы, вкалывать целый день и посещать психоаналитика, чтобы тот научил гордиться своим ущельем и местом в строю? И это — жизнь? И этим — гордиться?

Работать, чтобы жить, а жить, чтобы работать. Мир сошел с ума. Скажи кому об этом двести лет назад — услышавший пришел бы в ужас. А сейчас все привыкли. И ничему не удивляются не только в Чикаго.

Режим дня, доведенный до автоматизма. Равнодушие к окружающим, подаваемое под соусом «ну и пусть самовыражается, мне-то что?». Абсолютная некритичность к себе. И небоскребы. Куда не сунься — всюду эти небоскребы.

Сменяли друг друга одинаково-разные перекрестки, витрины магазинов, офисные здания, шуршащие потоки авто, безликие «белые воротнички», уличные попрошайки, стайки подростков, женщины с печатью индепенденса[1]на лицах… Дорога перематывалась под ногами бесконечной лентой.

Внезапно тротуар вильнул и уперся в невысокое ограждение. Маард рассеянно взглянул за него… Озеро. От края до края, насколько хватало взгляда, — ровная зеленовато-серебристая поверхность. Ветер сменился, запахло водой. Город, словно занавес в театре, раздвинулся, ушел куда-то на задний план, перестал быть ощутимым, значимым. Осталось озеро — единственное настоящее среди городских декораций.

Маард прыжком перемахнул через заграждение и направился к кромке воды. Под ботинками пружинила влажная земля, не скованная асфальтом, потом зашуршал песок. С каждым шагом чувство одиночества отступало; хотелось прикоснуться к воде, как к старому знакомому, которому несказанно радуешься на чужбине. Зашел в озеро почти по щиколотки, не заботясь об обуви. Присел на корточки. Волна набежала, доверчиво коснулась пальцев рук.

— Здравствуй…

Вода домашней кошкой терлась о ботинки, и в плеске ее слышалось довольное мурлыкание. Душу наполнило умиротворение.

— Ты неизменна. Куда бы меня не заносило, какими бы чужими не были города, на каком бы языке не говорили люди… Ты мне всегда рада.

На мелководье сверкнул бочком вертлявый малек. Маард зачерпнул полные пригоршни влаги, умылся, плеснул немного за шиворот. Выпрямился — и с удовольствием прислушался к ощущению бегущих по спине и груди капель.

— Спасибо, — обратился он к озеру. — А мне даже подарить тебе нечего. Хотя… Пойду куплю что-нибудь пожевать, и принесу тебе монеток.

Маард медленно пошел вдоль линии прибоя к молу. Уходить не хотелось, но проснувшийся голод гнал обратно в бетонные джунгли. Волны деловито разглаживали песчаную дорожку перед Маардом и старательно стирали его следы. Ни прошлого, ни будущего…

— Фиксируешь меня в настоящем? — усмехнулся Маард.

Солнце выглянуло из-за облака, сыпанув на поверхность воды колких сияющих искр — будто озеро рассмеялось.

Добрый знак…

Проверено: в самые интересные и неожиданные места ноги приводят тебя сами. В этом Маард убедился в очередной раз, неожиданно оказавшись перед фасадом кафе «Rainforest». Стены, стилизованные под полог тропического леса с увитыми лианами деревьями, навесы-козырьки в виде шляпок гигантских грибов, лягушки в зарослях папоротников. Лягушка же венчала собой вывеску над входом: улыбающаяся ярко-зеленая квакушка с красными пальцами-присосками. Островок абсурда среди упорядоченного города. То, что надо, когда душа жаждет живого несовершенства среди искусственно созданного порядка.