подошел к сундуку, который принадлежал его матери, и достал чистый синий халат. Может быть, ему будет холодно сегодня без ватной зимней одежды, но он чувствовал, что не в состоянии надеть ее на чистое тело. Верх был рваный и грязный, и вата лезла из дыр серыми свалявшимися клоками. Ему не хотелось, чтобы женщина в первый же день увидела его в грязной одежде, с торчащей из дыр ватой. Потом ей придется стирать и чинить, но не в этот первый день. Поверх синей бумажной куртки и штанов он надел длинный халат из той же материи – его единственный длинный халат, который он носил только по праздникам и надевал не больше десяти раз в год. Быстро перебирая пальцами, он расплел длинную косу, лежавшую вдоль спины, и, взяв деревянный гребень из ящика маленького колченогого стола, начал расчесывать волосы.

Отец опять подошел ближе и приложил губы к дверной щели.

– А мне что же, так ничего и не есть сегодня? Если я с утра не поем, у меня все кости ноют.

– Иду, иду! – отвечал Ван Лун, быстро заплетая косу и перевязывая конец черным шелковым шнурком с кисточкой.

Подумав минуту, он снял халат и, обмотав косу вокруг головы, пошел выносить лохань с водой. Он совсем забыл о завтраке. Он сделает болтушку из кукурузной муки и даст отцу поесть. Сам он есть не хотел. Шатаясь, он донес лохань до порога и вылил на землю тут же, за дверью; выливая, вспомнил, что извел всю воду из котла на мытье и что ему придется снова разводить огонь. Он рассердился на отца.

– Этот старый дурень только и думает, как бы поесть и попить, – шепнул он в устье печи, но больше ничего не сказал.

Сегодня в последний раз он готовит обед для старика. Он принес в ведре воды из колодца за дверью и налил немного на дно котла. Вода быстро вскипела, он замесил болтушку и понес ее старику.

– Сегодня вечером, отец, мы будем есть рис, – сказал он. – А пока вот тебе кукуруза.

– В корзине осталось очень мало риса, – сказал старик, садясь за стол в средней комнате и размешивая палочками густую желтую массу.

– Ну что же, тогда мы меньше съедим в весенний праздник, – ответил Ван Лун.

Но старик не слышал. Он громко хлебал из своей чашки. Ван Лун ушел в свою комнату, снова надел длинный синий халат и размотал косу. Он провел рукой по бритой голове и щекам.

Может быть, лучше опять побриться? Солнце еще только всходит. Он успеет сходить на улицу цирюльников и побриться, прежде чем отправиться в дом, где его ждет будущая жена. Если бы у него были лишние деньги, он побрился бы. Он достал из пояса маленький грязный мешочек из серой материи и пересчитал деньги. Всего было шесть серебряных монет и большая горсть медяков. Он еще не говорил отцу, что позвал друзей на ужин. Он пригласил двоюродного брата, младшего сына дяди, и самого дядю, как брата отца, и троих соседей-крестьян из своей деревни. В это утро он решил принести из города свинины, небольшую рыбу и горсть каштанов. Можно даже купить немного молодого бамбука с Юга и говядины, чтобы потушить ее вместе с капустой, которая растет у него на огороде. Но это только в том случае, если у него останутся деньги от покупки бобового масла и сои. Если он побреет голову, то ему не хватит на говядину. Все-таки он побреет голову, решил Ван Лун неожиданно. И он ушел из дому, не говоря ни слова старику.

Было раннее утро, когда он вышел на улицу. Заря была темно-красная, солнце поднималось из-за облаков на горизонте и сверкало на росинках, покрывавших всходы ячменя и пшеницы. По крестьянской привычке Ван Лун нагнулся посмотреть колосящиеся всходы: колосья были еще пустые и ждали дождя. Он втянул воздух и тревожно посмотрел на небо. По темным, тяжело двигающимся облакам видно было, что собирается дождь. Он купит курительную палочку и поставит ее в маленьком храме богу Земли. В такой день можно это сделать.

Он шел полями по извилистой и узкой тропинке. Впереди поднималась серая городская стена. За воротами в этой стене, через которые он пройдет, стоит большой дом Хванов, где с самого детства живет в рабынях его будущая жена. Некоторые говорят: «Лучше жить одному, чем взять в жены рабыню из знатного дома». Но когда он сказал отцу:

– Разве у меня никогда не будет жены? – отец ответил:

– Свадьба по теперешнему времени обходится дорого, а все женщины еще до замужества требуют золотых колец и шелковых платьев, так что бедняку только и остается, что жениться на рабыне.

Его отец тогда же собрался и пошел в дом Хванов и спросил, нет ли у них лишней рабыни.

– Только не из слишком молоденьких и, главное, не из очень красивых, – сказал он.

Ван Луну было тяжело, что она будет некрасивая. Было бы хорошо иметь красивую жену, чтобы другие мужчины поздравляли его и завидовали. Отец, видя его недовольное лицо, закричал:

– А на что нам красивая женщина? Нам нужно, чтобы женщина смотрела за домом, рожала детей, работала в поле, а разве красивая женщина будет все это делать? У нее на уме будут только наряды. Нет, нам красивых женщин не нужно. Мы крестьяне. А кроме того, где это слыхано, чтобы хорошенькая рабыня оставалась девушкой? Все молодые господа досыта наиграются с ней. Лучше быть первым с безобразной женщиной, чем сотым с красавицей. Не думаешь ли ты, что твои крестьянские руки понравятся красивой женщине больше, чем нежные руки богача, и что твое загорелое лицо покажется ей лучше, чем золотистая кожа тех, кто брал ее для удовольствия?

Ван Лун знал, что отец говорит правду, тем не менее ему пришлось пережить внутреннюю борьбу со своей плотью. Потом он сказал резко:

– Я не женюсь на ней, если она рябая или с заячьей губой.

– Посмотрим, есть ли из чего выбирать, – отвечал отец.

Женщина оказалась не рябая и не с заячьей губой. Это было ему известно, но это было и все. Они с отцом купили два серебряных золоченых кольца и серебряные серьги, которые отец отнес к хозяину женщины в знак помолвки. И больше Ван Лун ничего не знал о своей будущей жене. Разве только то, что сегодня он может пойти за ней и привести ее.

Он вошел под прохладные и темные своды городских ворот. Мимо ворот целый день сновали водоносы, везя тачки, нагруженные большими кадками воды, и вода плескалась из кадок на каменные плиты. Под воротами, пробитыми в толстой стене, сложенной из кирпича и глины, всегда было сыро и прохладно, – прохладно даже в летний день. И продавцы дынь раскладывали на каменных плитах свой товар – дыни, разрезанные пополам, утоляющие жажду своей сочной и прохладной мякотью. Дынь еще не было, время для них еще не пришло, но корзины мелких и жестких зеленых персиков стояли вдоль стен, и продавцы выкрикивали:

– Первые весенние персики, первые персики! Покупайте и ешьте, очищайте ваши желудки от зимней отравы!

Ван Лун подумал: «Если она их любит, я куплю ей пригоршню, когда мы пойдем обратно».

Ему трудно было представить себе, что, когда он снова пройдет под этими воротами, позади него будет идти женщина.

За воротами он свернул направо и через минуту очутился на улице цирюльников. Раньше его пришло