Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А боль в колене отступила быстро, Артем приподнялся, усевшись в рыхлую глиняную грязь, и, раздышавшись полной грудью, как перед решающим рывком, и здесь выполнил миссию: закричал во все горло, разводя до спазма напряженные руки, вытягивая шею и задирая лицо кверху:
— А-а-а-а! — он набрал еще воздуха, чтобы с воплем ненависти вернуть его обратно в атмосферу: — Я не чу-жо-о-ой!
— А-а-а! — отозвалось эхо, раскатившееся вдоль оврага, и деревья сочувственно покачали верхушками крон. — Чу-жой… Чу-жой…
— Не-на-ви-и-жу! — еще вырвалось из него.
— Ви-ижу… Ви-ижу… — отозвалось эхо, не то передразнивая страдальца, не то сочувствуя ему.
— Как мне!.. — выкрикнул Артем, невольно вступая в безрассудную беседу с эхом. — Жи-ить!?
— Мне… Мне… ответило упрямое эхо. — Жи-ить… Жи-ить…
Артем безвольно свалился на бок, сопротивляясь спазмам во всем теле, сжался эмбрионом, будто рождаясь обратно в небытие, и закряхтел, как кряхтят смеющиеся, когда силы для смеха уже не осталось, не хватает воздуха, но смех душит. Только Артем не смеялся. Он рыдал так. Мало у него набралось опыта слез и стенаний. Точнее, совсем не набралось.
Он ведь решил, что, если не будет психовать, тетя Тоня опять станет доброй к нему, полюбит его и заметит, как он был добр к ней, как он видел и любил ее. И он старался не плакать, старался терпеть, пряча слезы даже от самого себя, когда оставался в одиночестве, или ночами, когда мог находиться в личном пространстве — на кровати, укрывшись одеялом с головой.
А теперь у него получались некрасивые и нежалостивые кряхтенья и длинные завывания, похожие на мелодию в одну ноту:
— У-у-у… ы… ы… — он рыдал, как мог. Зато слезы, которые тоже ему знакомы были плохо, выплескиваясь вместе с ненавистью из глаз, будто бы снижали давление в груди, освобождая и смягчая в ней что-то новое.
Обессилев, он обмяк и остался лежать, бездумно слушая пульсирующий звон в ушах, похожий на монотонный лесной шум.
Лес умел молчать, слушать и тихо отвечать. Наверное, за сотни или даже тысячи лет он слышал многое о жизни людей, которые приходили сюда делать то, что нельзя делать людям в мире людей.
Через час Артем поднялся, оглядел окружающий пейзаж, тусклый и бесцветный, как старое кино. Взял рюкзак и, пошатываясь, побрел к валяющемуся внедалеке округлому валуну, бросил рюкзак и уселся на камень. Здесь Артем, зачерпывая в руку родниковую воду, вычистил штаны, куртку и рюкзак. Здесь он попробовал прикинуть дальнейшее.
Миссия, вроде бы, выполнена, ненависть, вроде бы, выплеснута. Но за нею, как оказалось, пряталось и еще что-то, что он видел в своей душе, но не мог пока определить, осознать и отнести к чему-либо очевидному. Что делать дальше? Остаться в лесу навсегда не получится.
Он тяжело встал, забросил рюкзак за спину, долго возился с его лямками. Потом набрал полные легкие воздуха и медленно выдохнул.
Точка поставлена. Теперь он, по крайней мере, свободен от желания быть правильным и может кричать, на сколько хватит горла.
Он вяло подпрыгнул на месте, чтобы проверить прочность крепления поклажи на спине. От его движения птицы разлетелись в разные стороны, будто расступаясь и освобождая ему путь, и деревья одобрительно покивали кронами. Теперь уже даже шум в ушах утих, уступив звуковое пространство шуму леса, шуму живого, наполняющего его.
Артем всмотрелся в окружающее, вслушался: мир без людей прекрасен. Что в нем есть? Дурная погода, голод и жажда, хищники, болезни и смерть. Больше ничего Артем вообразить не смог. И что? Разве все эти опасности, даже собранные вместе, перевесят хоть одно человеческое предательство, хоть одну подлость?
Артем вздохнул и вгляделся в зеленый лесной полумрак.
Внизу по течению ручья послышались всплески воды и зазвучала необычная птица, пение которой больше походило на «трыканье» крошечного динозавра. Как в реликтовой дочеловеческой природе, в которой было все, кроме подлости и предательства.
Держась отвесной стены оврага, Артем пошел на звук, тем более, что выбраться из провала можно было только ниже по течению.
Вскоре овраг раздался, расступился, и открылось обширное болотце, поросшее тонким тростником и рогозом и притененное гигантскими ольхами и благородными акациями.
На берегу болотца лежала дохлая собака, попавшаяся задней лапой в небольшой охотничий капкан. Вот и вся человеческая правда.
Артем подошел ближе и рассмотрел труп. Скорей это была не собака, а черная с белым лисица или даже енот. Артем не очень разбирался в диких животных.
Он пнул «дохляка» ногой, чтобы сместить труп и рассмотреть морду.
Но «труп» взвизгнул, подскочил в воздухе, звеня короткой цепочкой капкана, и Артем отпрянул назад, чуть не завалившись в камыши.
— Ах ты! — вырвалось у него. Не ожидал он воскресения дохлой жертвы охотника. — Притворщик!
Зверек сгорбился дугой, видимо для устрашения, и по-динозаврьи застрекотал, испуганно зыркая маленькими подвижными глазенками. Теперь понятно, что это была за птица. Это проходимец енот, угодивший в капкан.
Артем снял тяжелый рюкзак, присел на корточки и рассмотрел ловушку, чтобы разобраться в ее устройстве: две дуги, пружина и защелка. Если пружину сжать, то капкан будет взведен, и кто-то в него обязательно попадется. Артем криво усмехнулся, когда понял, что угодил в такой же капкан, защелка которого должна была соскочить рано или поздно, пружина должна была разжаться, а противоречия должны были столкнуться, защемив в ловушку его душу.
Он вздохнул и протянул к еноту руку, проверяя реакцию животного. Енот отскочил назад, насколько позволяла цепь, еще больше выгнулся, встав боком к противнику, и снова устрашающе «затринькал».
— Как же тебе помочь? — пробормотал Артем сам себе, покопался в рюкзаке, вынул пачку печений и бросил одно еноту.
Енот, надо сказать, оказался парнем своеобразным. Больше всего в эту минуту его мучили две вещи: страх перед человеком и чувство голода. Но в опасности человека он не был уверен настолько, чтобы бояться его панически. Он вообще никогда не заглядывал далеко вперед. Да и, в общем-то, близкое тоже виделось ему смутным. Его интересовало только то, что происходит прямо сейчас.
И запах печеньки будоражил его.
Внимательно косясь на человека, енот медленно поднял печеньку, медленно, но цепко взял ее обеими передними лапками, больше похожими на крошечные человеческие ручонки, обнюхал угощенье и осторожно, не сводя глаз с противника, откусил.
Печенье его потрясло! В восторге, уже почти позабыв о человеке, он отдался таинственной стихии вкуса, и молниеносно работая челюстью, мгновенно сгрыз угощение.
Артем поднялся, огляделся и нашел вполне подходящую палку, которой безопасно для рук можно было надавить на пружину. Провозившись минут десять, он освободил енота, и тот грязной тенью шмыгнул в