наверное. Я с удивлением посмотрел на свои руки — они принадлежали не мне, а какому-то подростку. Рядом на тумбочке стояло небольшое овальное зеркало, я протянул руку в взял его, принявшись осматривать свое лицо. На меня из зеркала смотрело худющее лицо подростка с остриженной головой и курносым носом.

Ко мне протиснулся вихрастый, светловолосый, наверное немного помладше моего тела, в которое я чудом попал, пацан — Андрей! Я уже думал все, конец настал старшему брату! Ты все-таки выжил, а вот мамку нашу пару недель назад похоронили. Это чудо, что ты в себя пришел, мы уже собирались за батюшкой послать, чтобы он тебя соборовал.

— Ты извини, братишка! — я решил прояснить ситуацию и обратился к своему «брату». — У меня после этой болезни память отшибло. Тебя как зовут? как наша фамилия, что случилось со мной? И какой сейчас год? Да и что за город, в котором мы живем, кто наши родители?

Назвавшийся моим братом пацан открыл рот и выпучил глаза, в которых я прочел неверие. — Андрей, ты в порядке? Как ты мог все забыть?

— Такое иногда бывает, амнезия называется потеря памяти — я усмехнулся, чувствуя себя идиотом.

— Так-так, такие термины Андрюша, ты помнишь, а все остальное позабыл! — Тетка в черном платье покачала головой и задумчиво потерла свою переносицу. — Может врача пригласить?

Я отрицательно покачал головой и сразу поморщился от боли, вызванной этим движением. — Давай, братишка, подробно рассказывай, может память ко мне и вернется.

От моего родственника я и узнал о времени, в которое я попал. Я попал в Тамбов первое августа одна тысяча девятьсот девятнадцатого года. Мы с моим братом Александром родились в семье прапорщика Юрия Сорокина и Лизы Светловой из обедневших дворян, чья семья жила очень просто и небогато, мама почти одновременно со мной слегла от тифа и за пару недель сгорела от этой болезни, оставив своих сыновей нашему отцу, который после революции присоединился к Красной армии и вот уже год не видевшему своей семьи. Поэтому выхаживали меня тетка и брат, чудом не заразившиеся этой болезнью. Моему новому телу было восемнадцать, брату- семнадцать. Жили мы с братом и сестрой нашей матери, старой девой, в маленьком флигельке в центре города. Брат моего нового тела показал мнет фотокарточку, на которой были хорошенькая женщина и офицер с закрученными кверху усами. — Наши родители! — Андрей незаметно вытер тыльной стороной руки предательскую слезу.

Перед смертью наша мама вбила в нас с братом знания, с которыми мы с братом после учебы в гимназии собирались поступать в Университет, французский, немецкий, латынь и английский языки мы знали в совершенстве. (Я неожиданно для себя выругался на французском — видно знания моего предшественника никуда не исчезли. Это меня обрадовало). До революции мы с братом учились в гимназии, с приходом революции наше образование продолжалось дома. Жили мы с братом у сестры нашей матери, старой девы, ютящейся в маленьком флигельке в центре города. Февральская и Октябрьская революции, прошли в Тамбове довольно мирно. Я напрягся — восемнадцатого числа будет захват города конницей генерала Мамонтова.

Я мысленно чертыхнулся — сначала рейд белых, затем через год начнется восстание Антонова и тамбовская губерния зальется кровью. На пенсии я много читал в интернете, пытаясь понять причины мужицких восстаний против советской власти. Пришлось изучить много материалов.

Летом будущего года, казалось, сама природа ополчилась против русских мужиков. В стране будет бушевать небывалая засуха, на корню погубившая весь урожай, в ряде волостей крестьяне из-за засухи уже начнут есть лебеду, кору и крапиву.

Даже в самых богатых губерниях начнется голод, да такой, которого в бывшей Российской империи не видели уже много лет. Подобно древнему мертвецу, призрак голода восстанет из могилы, а за ним торопились и другие напасти: мор скота, болезни детей, проклятая холера, тиф…

Хуже всего было то, что новые власти не будут спешить помогать самым обездоленным мужикам, кормившим страну. Вместо того, чтобы спасать крестьян в неурожайный год, с них стали драть по три шкуры, требуя не только выполнения плана «продразвёрстки», но и уплаты недоимок за прошлый год, когда часть Тамбовской губернии была под властью Добровольческой армии. Казалось, так «красные» мстили народу за поддержку беляков и за свои военные неудачи…

Но на самом деле в действиях большевиков не было никакой мести, а только циничный расчёт: власти, поставив мужиков в безвыходное положение, побуждали крестьян бросать свои единоличные хозяйства и переходить в совхозы, коммуны и артели.

Цена вопроса — будущее всей модели «коммунистической экономики» в деревне.

По официальной статистике Тамбовского губисполкома, из семидесяти двух тысяч десятин бывшей помещичьей земли, отошедших в ведение совхозов, было освоено только сто пятьдесят десятин. Вся остальная земля была брошена.

Ещё более убийственная оценка итогов коммунистических методов «хозяйствования» была дана в докладе тамбовских эсеров в ЦК ПСР:

«Совхозы совершенно не в состоянии оказались справиться с захваченною землёю. Так, в Александровском совхозе Тамбовской губернии из 820 десятин пахотной площади было засеяно только 140 десятин озими, но и этих результатов удалось достигнуть исключительно путём насильственного привлечения на работы крестьян… За что ни возьмись — в совхозе нехватка. Тем же Золотарёвым на съезде были сообщены следующие цифры. В 1920 г. для совхозов губернии требуется 5 300 рабочих лошадей, имеется же налицо 900 голов (17 %), в большинстве заражённых чесоткою и усиленно падающих от бескормицы…

Было бы утомительно приводить другие примеры. Картина всюду одна и та же: скот — в чесотке, фуража нет, кормят скотину соломой, доставляемой крестьянами по нарядам Упредкомов. Положение рабочих советских хозяйств — отчаянное: нет обуви и одежды, остро стоит жилищный вопрос. Рабочие в большинстве случаев беженцы…»

Но сознаваться в крахе своих социалистических экспериментов было невозможно, поэтому большевики решили исправить положение совхозов тем, чтобы силой загнать туда побольше крестьян, заставив их «пожертвовать» совхозам и коммунам всё своё имущество.

Новая кампания по «изъятию излишков» началась ещё до уборочной страды — когда из Москвы в Тамбов спустили план продразвёрстки на двадцатый год: одиннадцать с половиной миллионов пудов зерна и девятнадцать миллионов пудов картошки (при этом осенью двадцатого года в губернии было собрано всего двенадцать миллионов пудов зерна). Плюс на губернию повесили ещё пятнадцать миллионов пудов зерна «недоимки».

Обстановку, в которой собиралась продразверстка на Тамбовщине, можно представить по выступлению одного из делегатов на Всероссийской конференции партии правых эсеров:

— Большевистская власть не останавливается перед самыми жестокими и варварскими способами подавления крестьян. «Законные» и «незаконные» расстрелы, массовые аресты, уничтожение целых сёл —