Скрипка была при нем. Он расстелил одеяло и простыню в стойле Роселил — наполовину берберской, наполовину арабской кобылы. Ее не взяли, потому что она не слушалась никого, кроме своего наездника. Да и того на самом деле не слушалась.

Каспер играл Partita a-moll.[4]Одинокая лампочка под потолком отбрасывала мягкий золотистый свет на внимающих ему животных. Когда-то он прочитал у Мартина Бубера, что люди одухотворенные по своей природе находятся ближе всего к животным. Экхарт об этом тоже писал в своих трактатах. Именно среди животных надо искать Бога. Он подумал о девочке.

В девятнадцатилетнем возрасте, когда он добился настоящего признания, он обнаружил, что, если тебе открыта звуковая основа человека, в особенности ребенка, можно неплохо зарабатывать. Он сразу же начал делать на этом деньги. Через несколько лет у него было по десять учеников в день — как у Баха в Лейпциге.

У него занимались тысячи детей. Спонтанных детей, испорченных детей, вундеркиндов, несчастных детей.

И наконец появилась эта девочка.

Каспер убрал скрипку в футляр и взял его в руки, словно кормящая мать младенца. Скрипка была кремонской школы, работы Гварнери — последнее, что осталось от лучших времен.

Он прочитал свою вечернюю молитву. Близость животных помогала почти полностью справиться со страхом. Он прислушался к усталости, которая наваливалась на него одновременно со всех сторон. В то мгновение, когда ему удалось определить ее тональность, она кристаллизовалась в сон.

Он проснулся необычайно рано. Зашевелились животные. Лампочка, поблекшая в утреннем свете, все еще горела под потолком. Перед стойлом стоял кардинал и с ним мальчик-певчий. Оба в длинных черных пальто.

— Мёрк, — представился тот, кто был старше. — Министерство юстиции. Вы позволите вас подвезти?

Они отвезли его в его московское прошлое. В начале восьмидесятых он проработал три зимних сезона в русском государственном цирке. Жил он в Доме циркового артиста, на углу Тверской и Гнездниковского переулка. О дореволюционном величии того здания ему теперь напомнил особняк, в котором помещалось Копенгагенское налоговое управление на улице Кампмансгаде. За последние полгода ему приходилось приезжать сюда уже дважды. Однако машину за ним присылали впервые.

В здании было темно, двери были заперты. Но у кардинала имелся ключ. При помощи этого ключа можно было попасть даже на те верхние этажи, которые на панели лифта были заблокированы. У Киркегора где-то написано, что в каждом человеке есть многоэтажный дом, но нет лестниц, ведущих в бельэтаж. Вот бы Киркегору оказаться с ними сегодня утром — они поднялись на самый верх.

В вестибюле он отметил мрамор и электрические факелы из бронзы, но то была лишь прелюдия. Выйдя из лифта, они оказались на лестничной площадке, на которой, в потоках утреннего света, проникающего сквозь большие мансардные окна, вполне можно было бы установить стол для турнира по бильярду. В стеклянной будке между лифтом и лестницей сидел молодой человек. Белая рубашка, галстук, красив, как Оле Лукойе. Но звучание его напоминало о четком строевом шаге. Зажужжал электрический замок, и дверь перед ними открылась.

За дверью начинался широкий белый коридор. Паркетные полы, уютные лампы и высокие двустворчатые двери, ведущие в просторные непрокуренные кабинеты, где люди трудились, как будто им платили от выработки. Приятно было сознавать, что деньги налогоплательщиков не пропадают даром: тут все гудело, словно на площадке, где возводится цирковой шатер. Настораживал только ранний час. Когда они проезжали мимо станции Нёррепорт, Каспер взглянул на часы. Они показывали без четверти шесть.

Одна из последних дверей была заперта. Открыв ее, Мёрк пропустил Каспера вперед.

В приемной, гулкой, словно придел церкви, сидели двое широкоплечих монахов в костюмах. Тот, что помладше, был с бородой, а волосы его были собраны в хвост. Кивнув Мёрку в знак приветствия, они встали. Дверь позади них открылась — все вошли. В коридоре температура была вполне нормальной, здесь же оказалось холодно. Окно, выходящее на озеро Святого Йоргена, было распахнуто, на них повеяло ветром откуда-то из Внешней Монголии. Женщина, сидящая за столом, походила на казачку: мускулистая, красивая, бесстрастная.

— А его зачем привели? — спросила она.

У письменного стола полукругом стояли стулья, они сели.

Перед женщиной лежали три папки. На отвороте пиджака у нее был прикреплен маленький значок. Такой, какие носят счастливчики, получившие в награду от Ее Величества крест ордена Даннеброга. На полке за ее спиной размещалась целая экспозиция языческих серебряных кубков с вычеканенными на них лошадьми. Каспер надел очки. Современное пятиборье. По крайней мере, один из кубков был с Чемпионата Скандинавских стран.

Женщина явно была готова к тому, что так или иначе будет одержана быстрая победа. Прекрасные светлые волосы были уложены в гладкую самурайскую прическу. Теперь же какая-то растерянность закралась в ее звуковую систему.

Мёрк кивнул монахам.

— Он ходатайствовал о возвращении ему датского гражданства. Иностранный отдел полиции рассматривает его дело для передачи в Комиссию по предоставлению гражданства.

В первый раз, когда Каспера вызвали — это было через месяц после его возвращения в Копенгаген, — к нему прикрепили судебного исполнителя. В следующий раз им занималась уже заведующая отделом Аста Борелло. В тот раз они с ней сидели вдвоем в каком-то маленьком помещении для досмотра, несколькими этажами ниже. Он тогда прекрасно понимал, что это не ее кабинет. Вот теперь она была у себя дома. Рядом с ней, перед компьютером, приготовившись вести протокол, сидел юнец в костюме, с белокурыми локонами. В кабинете было светло и достаточно просторно, чтобы начертить на полу арену для велосипедного циркового номера. А велосипед стоял у стены — серый гоночный велосипед из сверкающего легкого сплава. Вдоль стен были расставлены низкие столики и диваны для непринужденной, неофициальной беседы, скромные офисные стулья и два студийных магнитофона для записи показаний в присутствии свидетелей.

— Мы получили данные от американцев, — сказала она. — От Commissioner of Internal Revenue.[5]Co ссылкой на договор об избежании двойного налогообложения, заключенный в мае сорок восьмого. Данные — начиная с семьдесят первого года, когда он впервые получил самостоятельный доход, подлежащий налогообложению. Оказалось, что он получил гонораров на сумму, по меньшей мере, двадцать миллионов крон. Из которых менее семисот тысяч занесено в налоговую декларацию.

— У него имеется какое-нибудь состояние?

Вопрос этот задал старший из монахов.

— Нет. С девяносто первого года мы имеем право — на основании закона о налоговом контроле — заблокировать и все его иностранные счета. Когда мы обратились к испанцам, нам сначала отказали. Ответили, что артисты варьете и танцовщицы фламенко пользуются каким-то исключительным дипломатическим иммунитетом. Но мы снова обратились к ним с решением международного суда. Оказалось, что он продал всю оставшуюся у него незначительную недвижимость. Последние банковские счета — в общей сложности это несколько миллионов — мы теперь контролируем.